Загадка Иисуса - [35]
В напыщенном заголовке своего Послания к римлянам Павел указывает свое звание:
«Павел, раб мессии (христа) Иисуса,
призванный апостол,
избранный по благовещению божию,
которое бог прежде обещал через пророков своих,
в святых писаниях,
о сыне своем,
который родился от семени давидова по плоти
и открылся сыном божиим в силе по духу святыни,
через воскресение из мертвых…»
И здесь еще просвечивает мистическая Одиссея сына божия. Павел утверждает, что она была открыта древним пророкам. Раз Исайя, Премия, Михей, Захария пророчествовали, что мессия родится от семени давидова, значит (если сыну божию должно дать имя мессии), приходится его назвать «родившимся от семени давидова по плоти». Это вытекает из «святых писаний»[174]. Тут нет утверждения, что его человеческая жизнь является сообщенной, исторической. Она известна через откровение.
Один текст кладет конец спорам. Это неожиданное напоминание об обстоятельствах распятия. Этот текст появляется в послании к коринфянам, призванном подорвать престиж Аполлоса, который был преемником Павла в качестве вдохновителя церкви.
Павел был более апокалиптичным, Аполлос — более гностичным. Павел воспринимал мистерию мессии, как стоящее выше разума откровение, доказанное чудесами, Аполлос — как высшую мудрость, убеждающую сознание. Павел презирает мудрость, которую люди мнят познать до будущего века. Это еще мудрость сатаны и его верноподданных.
«Мудрость лее мы проповедуем между совершенными,
но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих.
Нет, мы проповедуем мудрость божию, тайную,
сокровенную, которую предназначил бог
прежде веков к славе нашей,
которой никто из властей века сего не познал:
ибо если бы познали, то не распяли бы господа славы»[175].
Здесь уже нет больше никаких сомнений. Иисус был, распят властями «века сего», т. е. сатаной и другими «начальствами», которые носятся по воздуху и небосводу. Их поступок показал, что они не знали тайных намерений бога. Это — черты, характерные для чистейшей апокалипсисы. Они совершенно' явно почерпнуты из откровенного познания, из той «премудрости божией», которую Павел, как он похваляется, знает, но которой не знали начальства.
В апокалипсисе, приписанной Исайе, сказано, что власти мира сего «повесят на дереве возлюбленного, не зная, кто он такой»[176]. Тяжкое заблуждение небесных властей является существенной темой. Они проиграли дело, ибо сын божий постепенно превращался от одного этажа к другому во время своего чудесного нисхождения, Эта тема появляется в одном тексте, где Павел в связи с распятием говорит, что бог, «отняв силы у начальств и властей, властно подверг их позору, восторжествовав над ними собою»[177]. Комментарий к этим темным и непонятным словам находится в откровении Исайи, где описано триумфальное возвращение возлюбленного и поражение сатаны и ангелов тверди, вынужденных склонить голову[178]. Под рассеянными намеками Павла можно проследить нить подлинной апокалипсисы, связанной и хорошо слаженной, представление о которой нам дает апокалипсиса Лжеисайи.
Любопытное выражение «господь славы», употребляемое Павлом для обозначения Иисуса, является знаменательным. Оно свидетельствует, что Павел воображает, будто его откровение имеется в писании. Он ссылается на 23 псалом в том его виде, в каком его пели по-гречески:
«Поднимите врата, о власти,
откройтесь врата вечные,
и войдет царь славы.
Кто сей царь славы?
— Господь крепкий и сильный,
господь, сильный в брани.
Поднимите врата ваши, о власти,
подниметесь, двери вечные,
и войдет царь славы.
Кто сей царь славы?
— Господь сил,
Он — царь славы»[179].
Этот очень древний псалом был некогда составлен, быть может, для ежегодного праздника явления Ягве[180]. Его пели на храмовом богослужении в первый день недели[181], превратившийся для христиан в день воскресения. Павел придает ему мистический смысл в связи с мистериозной эпопеей Иисуса. Врата храма оказываются перенесенными на небо. Бог повелевает властям мира сего открыть свои двери, чтобы дать пройти царю славы. Они с удивлением вопрошают, кто этот царь славы (ибо они убили его, не узнав). И вот они узнают, что это их господь. Псалом превращается здесь в апокалиптическую сцепу.
Это делает несомненным предположение, что распятие взято из псалма, который находится несколько выше указанного, а именно из псалма XXI, рассматривавшегося, как жалоба сына божия, попавшего в руки жестоких властей:
«Боже мой! боже мой! воззри на меня!
для чего ты оставил меня…
многие псы окружили меня,
скопище злых обступило меня.
Они пронзили руки мои и ноги мои.
Можно было бы перечесть все кости мои.
А они смотрели на меня и делали из меня зрелище.
Делили ризы мои между собой
и об одежде моей бросали жребий»[182].
Тому, кто знал по опыту римские пытки, эти сильные и мрачные слова внушали образ креста. Раз сын божий их произносит[183], то он, значит, сам открывает, что он был пригвожден ко кресту. А теми, кто пригвоздил сына божия ко кресту, являются власти воздуха и тверди, которые потом озадаченно будут вопрошать в псалме XXII.
Таким образом два отрывка из древних писаний ясно говорят для тех, кто имеет уши, о двух величайших сценах из истории Иисуса, о его смерти и воскресении. Обе этих сцены разыгрываются в мистическом эфире, вне времени и пространства, они — объект веры, а не повествования.