Загадка Иисуса - [31]

Нелепо было противиться вплоть до мученичества апофеозу императора для того, чтобы подменить его апофеозом одного из его подданных. «О, вы, получившие писания, не переходите правильной меры в вашей религии. Мессия Иисус есть только сын Марии… бог един». Эти золотые слова, которые написаны на синей мечети Омара, высящийся на мертвой террасе, где стоял когда-то иерусалимский храм, были бы совершенно заслуженным упреком мусульманина и иудея христианину, если бы Иисус был тем, чем. его считают критики. Является ли это доказательством и аргументом? Да, для тех, которые смутно чувствуют, что христианство — нечто иное.

Во всяком случае, обожествление человека в иудейской среде, даже в рассеянии, остается совершенно беспримерным фактом. Петр, Павел, как много других иудейских раввинов или христианских пророков исцеляли прокаженных и совершали чудеса. Никого, однако, из них не стали рассматривать, как агнца, который — пребывает на троне Ягве. Февда, египтянин, Бар-Кохба[156] и другие были мессиями. Однако, их не наделили прерогативами потустороннего бога. Случай Иисуса — единица. Для историка единичные случаи всегда являются загадками. Если Иисус был иудеем среди иудеев, то нас его превращение в величайшее божество совершенно. сбивает с толку.

Часто говорят: христианство нуждалось в основоположнике, в зачинателе. Но ведь таких зачинателей у христианства было немало.

Иоханан-креститель, возвещавший мессию, Кифа, который видел его в сумерки на побережье и на горе в Галилее, Иаков, происходивший от Давида и видевший его в Иерусалиме после поста, Стефан, который видел его над Синедрионом в час смерти, Павел, который видел его в пустыне, по дороге в Дамаск, во время своего обращения, Барнава, Аполлос и много других оставшихся неизвестными, — разве это не зачинатели? Не смешивайте основателей религии с богом, которого они проповедуют.

По мере того, как глубже исследуются истоки христианства, все больше обнаруживается сложность проблемы. Великое религиозное движение, которое преобразовало иудаизм и открыло перед ним мир, может быть сравнимо с реформацией или французской революцией. Оно не может быть выражено в одном единственном имени. Оно началось задолго до того, как оно развернулось во всю свою мощь. Этот сын человеческий, пришествие которого предсказывает Иоанн-Креститель, которого Кифа видит между Моисеем и Илией, которого Павел видит и ждет до самой смерти, этот сын человеческий жил в иудейских черепах со времен древней книги Даниила. Он оснознавался, как небесный человек, задолго до того, как он был представлен в виде богочеловека, жившего на земле. Его медленное формирование было общим делом, гигантским, грозовым и. грандиозным творением. Евангелия лежат уже где-то у конца этой творческой эпохи. Они не являются отправным пунктом.

Видеть в Иисусе источник христианства — это мистический, а не исторический взгляд. Он имеет свою красоту и свою ценность для верующего в плане веры. Это центральная картина священной истории, которая должна быть поставлена между сотворением мира и последним судом. Из лени и своего рода машинальности светский историк, отбрасывающий два крайних представления, поддается искушеиию сохранить среднее. Но если он позаботится о том, чтобы отделять божественное от человеческого, то он окажется приведенным к совершенно противоположному представлению. Он увидит тогда, как из христианства, которое является долгим мучительным усилием и ожесточенной борьбой, поднимается образ Иисуса. Он будет присутствовать тогда при рождении бога в общественной группе.

Для того, чтобы набросать эту картину, мы располагаем, прежде всего, иудейскими апокалипсами, где Иисус уже больше, чем намечен, не будучи, однако, еще назван. Первые собственно христианские документы, которые имеются, у нас представляют продолжение как раз к этим апокалипсам. От книги Даниила к Апокалипсису Иоанна через притчи Еноха и послания Павла идет совершенно непрерывная апокалиптическая традиция, которая все растет и уточняется. На известной точке этого правильного развития появляется имя Иисуса. Оно обозначает существо небесной природы.

Истолкование посланий Павла может быть достоверным, если тщательно принять в расчет два совершенно разных вопроса: вопрос о человечестве Иисуса и вопрос об историчности Иисуса. Первый вопрос является вопросом богословия и веры, второй вопрос— это вопрос о факте.

Павел нуждается для своей системы искупления в том, чтобы Иисус был по-настоящему «в человеческом обличии» точно так же, как он в действительности есть «в образе бога». Павел в нескольких местах поэтому утверждает человечество Иисуса. Если присмотреться к этим местам, то становится ясно, что они представляют составную часть богословской доктрины. Они не имеют ничего общего со свидетельствами, принятыми в вопросах истории. Было бы также неразумно строить историчность Иисуса на богословской поэме Павла, как на гомеровом гимне строить историчность скорбной Деметры.

Человеко-бог делает здесь все ясным, но он сам непостижим. Обыкновенный человек сам ясен, но он делает все непостижимым.