Зачёт - [4]

— Хорошо придумал. Станет тебя жена кормить, как же, раскатал губу сковородником. Вспомни, как мать-волчица командует… думаешь у людей иначе?

— Должен же я после всех тутошних мук хоть немножко отдохнуть.

— После сегодняшнего тебе не отдых положен, с тебя шкуру содрать мало.

— Чья бы корова мычала. Ты сегодня двоих убил.

— И я не лучше. Наши шкуры на соседних распялках висеть будут.

— Чего ж тогда к охотникам под пулю не идёшь?

— Жить хочется. И умереть хочу человеком, а не зверем.

— Мудришь ты. Это мне жить хочется, а ты, вон, на лося бросался, словно смерти искал.

— Потому и бросался, чтобы хоть волки меня уважали. А ты, в каком обличии не взгляни, останешься Серунем.

— Меня Серёгой звали, — обижено произнёс Серунь. — Я это точно помню. А ты помнишь, как тебя прежде звали?

— Харченко.

— Разве бывает такое имя?

— Бывает, — кратко произнёс Хар.

Разговор иссяк. Серунь уснул, а у Хара сна ни в одном глазу.

Волки вообще спят в полглаза, никогда не засыпая крепко, но и не просыпаясь окончательно. Даже в горло лосю Хар вцеплялся словно во сне. И людей грыз то ли в реальности, то ли привиделось это в сонном кошмаре. Зато как удобно оправдываться, хоть бы перед самим собой! Мол, спал и знать ничего не знаю.

Откуда люди прознали, как спят волки? Ведь не с неба упали выражения: «Спать в полглаза» и «Сна ни вы одном глазу». И детей усыпляют, приговаривая: «Спи глазок, спи другой». Значит, и мы когда-то были такими же, пока не зачлось нам убийство ближних. А кое-кто и ныне убивает словно во сне и полагает в своей дремоте, что жизнь его зачётна.

Благодатное беспамятство окутывало Хаара. Вроде и не спит, но никак не может осознать самого себя. Неужто это он убивал? — да не было такого! Когда-то был человеком, да, кажется, был… Ходил на двух ногах, что-то делал, разговаривал громко. И с ним разговаривали… не вспомнить, о чём.

— Харченко, что у нас на третьем участке?

Какой ещё участок, и что там может быть? И, вообще, есть ли такое имя — Харченко? Раз его так называли, то, наверное, есть.

А вот дремлющая память вынесла воспоминание яркое и несомненное: утро, лёгкий туман над водой, особый запах, какой царит только над заболоченными лесными озёрами. Алый поплавок спит на поверхности воды. Поплавок дрогнул — подсечка, и серебристая рыбка летит мимо рук. Точно, это было, но неужели это всё? Неужто больше никакой жизни не досталось на его долю?

— Харченко, что там у тебя? Совсем мышей не ловишь.

«Что ещё? Заколебали! Поубивать бы вас всех!»

Может быть, с этой мысли началось всё, что случилось. Не могла же волчья жизнь обрушиться просто так. Просто так даже прыщ не вскочит.

Как всё началось, Хар вспомнить не мог, сколько ни пытался. Но вдруг оказалось, что он живёт в лесу, скрадывает самую желанную жертву и знает, что двенадцать зачётных мгновений вернут прежнюю, скучную, но беспечальную жизнь. Одно беда: сколько это — двенадцать, и сколько зачётов он уже получил?

Как он встретил стаю, как познакомился с Серунем и признал в нём товарища по несчастью… — не всё ли равно — как? Жизнь длинна, а память скоротечна.

Хар поднял бессонную голову, вслушался в смутно долетающие звуки. Кажется, пора.

Толкнул лапой дрыхнущего Серуню.

— Подъём, соня. Шкуру проспишь.

Чему другому, а при опасности вставать сразу, без лишних потягиваний волчья жизнь научила. Серунь мгновенно вскочил, судорожно оглядываясь.

— Чё там?

— Облава.

— Не слышу. Ни криков, ни собак.

— И не услышишь. Но у них уже всё готово: флажки, собаки, номера. С рассветом загон начнётся.

— Я этих слов и человеком не знал.

— А я знал. И забывать их в нынешней жизни нельзя.

— Так чего нам делать? Я в этих краях не бывал. Куда здесь можно забиться, чтобы не нашли?

— Не печалься, везде найдут. У егерей дело на принцип пошло с той минуты, как они увидели твои объедки. Одно дело — просто убийство, совсем другое — людоедство.

— Ты на меня всё не взваливай. Это ты придумал на лыжников охотиться.

— Я и не отказываюсь. Меня точно также пристрелят, как и тебя.

— Но я не хочу! Что делать?

— Снять штаны и бегать.

— У меня нет штанов. А бежать куда, если везде найдут?

— На Кудыкину гору, воровать помидоры, — как обычно в минуту опасности из умирающей памяти поползли совсем уже бессмысленные, из той жизни пришедшие фразочки и словечки. Потом, если останешься жив, вся болтология бесследно исчезнет, так что зря Серунь станет спрашивать, что такое умное говорил напарник.

— Зачем мне помидоры? — спросил Серунь.

— Жрать. Я из тебя вегетарианца воспитаю. А пока иди за мной и не шуми.

В серых предрассветных сумерках две серые тени заскользили вперёд. Волчьи глаза хорошо видят в темноте, и натянутую верёвку с флажками они заметили загодя.

— Ты что, прямо под выстрел идёшь!

— Вперёд! Кто не рискует, тот не пьёт шампанское!

— Я не помню, что это такое…

— И я не помню. Но хочу дожить и вспомнить. А пока — смотри: вон там охотники начинали оклад делать. Видишь, там следы снегохода, и люди натоптали.

— Ну…

— Вот отсюда, одним прыжком прямо туда, на топтаное. И чтобы достал!

— Ты с ума сошёл. Тут же флажки!

— И что с того? Ты волк, чтобы флажков бояться, или человек? Человек ничего не боится!