Зачем России Европа? - [23]

Тем поразительнее их знаменитые декларации: «Иго оказало облагораживающее влияние на построение русских понятий о государственной власти» (Михаил Шахматов), «Московское государство возникло благодаря татарскому игу» (Николай Трубецкой), «Без татарщины не было бы России» (Петр Савицкий). Честно говоря, я не мог не испытывать известной симпатии к этим людям. В конце концов были они такими же изгнанниками из отечества, как и я, такими же беглецами от советской власти. Только вот никак не увязывалась эта симпатия с чудовищными вещами, которые они провозглашали. Я не мог объяснить эту неувязку. Ни самому себе, ни тем более своим студентам. Но об этом чуть погодя.

 Политически евразийство всегда до сих пор было явлением маргинальным. Другое дело интеллектуально. «Россия не Европа и не Азия, она сама по себе, государство- цивилизация». Для националистов эта евразийская комбинация неотразима. Есть серьезные основания полагать, что именно евразийский соблазн оказал решающее  влияние на эволюцию взгядов Путина. Но тогда, в 1980-е, Путин еще вербовал диверсантов в Дрездене, а студенты были тут рядом, и они требовали объяснений. Требовали потому, что один из крупнейших историков России в ХХ веке Георгий Вернадский был убежденным евразийцем. Он много лет преподавал в Йельском университете и влияние его книг на западную историографию в годы холодной войны было громадным.

Не знаю, что делают в таких безвыходных ситуациях другие, я решил обратиться за объяснением к первоисточнику В Бостоне тогда еще жил осколок раннего евразийства замечательный лингвист Роман Якобсон. Ему было тогда, наверное, под девяносто. Я попросил аудиенцию. У меня к тому времени вышло несколько прогремевших в интеллектуальной Америке книг, имя было на слуху, и мне разрешили приехать. Готовясь к спору, я приготовил батарею коварных цитат из Маркса («Колыбелью Московии была не грубая доблесть норманской эпохи, а кровавая трясина монгольского рабства» и т.п.), из которых следовало, что, ненавидя марксизм, евразийцы на самом деле буквально следовали заветам его родоначачальника.

 Но цитаты не понадобились: Якобсон давно разочаровался в евразийстве и лишь устало махнул рукой. «Вы никогда не поймете этих людей, - сказал он, -- они были фанатики, когда они говорили «Россия», подразумевали они «православие». Ему, православию, якобы грозила тогда смертельная опасность со стороны западного «латинства», от которой и спасли его монголы. Вот и вся премудрость. Вы лучше почитайте нашего сегодняшнего наследничка Гумилева Льва, он такого нафантазировал, что нам и не снилось».

Я почитал. И сравнил. И пришел в ужас. Конечно, и у бывших коллег Якобсона вы найдете пассажи вроде «Обращающиеся в латинство подвержены гибели духовной» (П. Савицкий), но Гумилев... Вот послушайте: «Русь совершенно реально могла превратиться в колонию...наши предки могли оказаться в положении угнетенной этнической массы...Вполне могли. Один шаг оставался». В XIII веке? В чью колонию? Вздор ведь несусветный. Высосано из пальца, извините за вульгаризм.А ведь многие поверили, И верят. Евразийство и сегодня, как мы уже говорили, претендует на роль идейного лидера имперского национализма.

Итак, второй парадокс состоит в том, что одно влиятельное, но маргинальное в русской историографии течение предпочло – и предпочитает – реальное ордынское рабство воображаемой угрозе со стороны Запада. И монголы под их пером превратились вдруг из варваров, разоривших Русь  в ее ангелов-хранителей. Не берусь предсказывать, что скажут по этому поводу читатели в современной России, но мои студенты в Америке, читавшие источники, сочли это шокирующим святотатством. А многие и откровенным предательством памяти тысяч и тысяч невинно убиенных соотечественников.

ПАРАДОКС ТРЕТИЙ – И ГЛАВНЫЙ

И мне было, признаться, неловко после этого обратить их внимание на то странное обстоятельство, что к оправданию ига склонялись не одни лишь маргинальные евразийцы, но и классики русской историографии, ее, так сказать, мейнстрим.  Конечно, по другим, куда более серьезным причинам, но все-таки... Началось это еще с «главного» нашего историка Н.М. Карамзина, увидевшего «благо, которым обернулось несчастье». И даже то, что, что «Москва обязана своим величием хану». Ему вторил С.М. Соловьев, автор монументальной 29-томной Истории России с древнейших времен. «Соблюдение русской земли от беды на востоке, -- писал он, -- знаменитые победы на западе доставили Александру Невскому славную память на Руси и сделали его самым видным историческим лицом в нашей древней истории от Мономаха до Донского».

На этой фразе Соловьева и построил, по сути, всю свою концепцию евразиец Вернадский. Он противопоставил позиции двух современников – принципиального коллаборациониста Александра, которому не раз пришлось вместе с татарами топить в крови народные восстания против Орды, и «западника» Даниила Галицкого, с первых лет ига призывавшего к сопротивлению завоевателям. Даниилу ставилось в вину, что он без толку провоцировал татар на карательные экспедиции в тщетной надежде на помощь Запада.