Зачем мы стареем. Наука о долголетии: как продлить молодость - [58]

Харди, Россор и команда ученых с взаимодополняющими навыками под их началом сперва двигались наугад. Амилоидный ген клонировали только в тот год, когда им разрешили изучать сцепленное наследование, и какое-то время у них не выходило найти ничего примечательного. В то время, вспоминает Россор, анализ сцепления генов был «феноменально кропотливым занятием». Сейчас-то можно секвенировать ген за несколько часов. Но тогда приходилось разбивать геном на кусочки, проверять каждый, все мельче и мельче, пока не найдется мутация отдельного гена, связанная с наследованием конкретной болезни. «Эта работа занимала многие месяцы», – говорит Россор.

А потом – прорыв: Харди попалась на глаза «интереснейшая» статья голландцев о пациентах с инсультами и отложениями бета-амилоида в сосудах головного мозга. Он тотчас же связался с той группой и попросил разрешения посмотреть на ДНК семей, привлеченных к исследованию. Скоро он уже летел в Лейден, Нидерланды. Там он встретился с бельгийской коллегой, молекулярным биологом Кристиной ван Брукховен, и они вместе начали брать кровь у несчастных семейств в Антверпене, примерно в 130 километрах от Лейдена. Анализ сцепленного наследования на 21-й хромосоме привел их прямо к гену АРР. Но другие команды ученых продолжали дышать Харди и его товарищам буквально в спину. Секвенировали ген АРР и нашли мутацию они точь-в-точь тогда же, когда и другая группа, из Нью-Йоркского университета. Публикации двух коллективов появились рядом в одном и том же выпуске журнала Science в 1990 году.

Так у болезни Альцгеймера появилась официально признанная конкретная причина, а у Харди и Россора с их командой – понимание, в какую сторону дальше вести поиски в анализе сцепленного наследования. Они поняли, однако, что нужно изменить подход. У лондонской группы к исследованиям было привлечено больше 15 семей. Предположив, что генетический изъян у них всех один и тот же, они сливали кровь вместе для изучения. Это было ошибкой. Со временем оказалось, что за наследственную болезнь Альцгеймера отвечают три разных гена, а за ту разновидность, что встречается спорадически, намного больше. Объединенный материал давал такое количество комбинаций и фонового шума, что сравнительный анализ не позволял установить никаких закономерностей. Очевидно, именно поэтому они топтались на месте. Решено было изучать семьи отдельно. Что им было нужно, так это достаточно материала – большая семья, в которой болезнь передавалась бы из поколения в поколение, с тетками, дядьями, двоюродными братьями и сестрами.

Дальше не обошлось без удачи – ученых выручила Кэрол Дженнингс и ее клан. Повезло и мне: я совершенно случайно узнала, что Джон, сын Кэрол, работает школьным учителем в Эдинбурге, где я сама живу. Он согласился встретиться и рассказать мне историю своей семьи.

17 Болезнь Альцгеймера: семья на службе науке

Вклад обычных граждан в борьбу с болезнями редко оценивают по достоинству. Однако зачастую к научным прорывам приводит именно желание тех, кто больше всех страдает, узнать причины, их упорство и готовность пойти навстречу исследователям. Так, во всяком случае, обстояло дело с семейством Дженнингс.

У Кэрол, матери Джона, не было братьев и сестер, но у ее отца Уолтера их было 14, и семь из них дожили до взрослого возраста. Уолтер рос у бедных родителей, бывали дни, когда семья голодала. В 13 лет он начал работать разносчиком молока и дорос до «кредитного агента местного кооператива, он ходил по домам и собирал плату за стиральные машины и прочее», как рассказывает его внук. У Уолтера были «амбиции», и, когда правительство Маргарет Тэтчер разрешило живущим на государственной жилплощади выкупать дома, он воспользовался этой возможностью и первым в большой семье стал домовладельцем.

В возрасте около 55 лет у Уолтера начались проблемы со здоровьем. В его всегда безупречных записях на службе у кооператива стала появляться путаница, порой он забывал, какой сейчас день недели. Отправившись за покупками с женой, он мог уйти бродить по супермаркету, нагружая свою тележку, а иногда чужие корзины странными товарами. «У меня есть фотография со свадьбы моих родителей, они поженились в 1979 году, – вспоминает Джон. – Рассказывали, что дедушка тогда уже не мог продеть пуговицу в петлю, терял перчатки и все такое. Но диагноз ему поставили только года через два». Сам Джон родился в 1985 году и знал деда только дряхлым стариком, который уже не мог говорить и передвигался только с посторонней помощью. К тому времени у четырех братьев и сестер Уолтера тоже обнаружили деменцию. «Все они попали в одно отделение больницы в Ноттингеме, – говорит Джон. – Моей двоюродной бабушке диагноз поставили, кажется, в 48 лет, и она сдала очень быстро. Умерла в 55».

Мать Джона Кэрол вспомнила, что у ее деда по отцовской линии были такие же симптомы в молодом еще возрасте. Ей стало любопытно, что происходит, и она нарисовала генеалогическое древо, на котором выделила тех, у кого развилась деменция. «Тогда, в 80-е, это казалось, наверное, чем-то вроде чумы, – говорит ее сын. – Должно быть, так – каково это было, когда у всех ее теть и дядь было слабоумие…» Дед Кэрол воевал в Первую мировую, и его странности всегда относили на счет психологической травмы или ядовитого газа в окопах, – никто особо не удивлялся. Однако чем шире оказывался круг родных с проявлениями деменции, тем больше Кэрол – школьной учительнице и социально активной женщине – хотелось узнать причину и рассказать о своей семье кому-то, кто заинтересуется и разберется.