Зачем мы стареем. Наука о долголетии: как продлить молодость - [56]

Для этого начального проекта Томлинсон исследовал мозг 78 человек, большинству из которых было за 70. Вопреки ожиданиям у большинства страдавших от деменции обнаружились вязкие бляшки и клубки, описанные Альцгеймером больше чем за полвека до того. Томлинсон также подметил, что степень повреждения мозга соответствовала степени слабоумия из описаний, собранных Ротом и Блесседом. За революционную работу по болезни Альцгеймера Томлинсона кое-где называют отцом нейропатологии; как вспоминали коллеги в некрологе, он был человек степенный, старой закалки, но открытый новым идеям и не лишенный чувства юмора (умер он в мае 2017 года, 96 лет от роду). Однако укоренившиеся представления не так просто опровергнуть, и доводы трех ученых из Ньюкасла о причинах старческого слабоумия еще не скоро удостоились общего признания, и не сразу были сделаны выводы, что старческая деменция – это не какое-то неизбежное возрастное ухудшение, а настоящая болезнь, поражающая миллионы людей на планете и угрожающая еще миллионам. Очевидно, болезнь Альцгеймера заслуживала серьезного внимания. С тех пор ученые посвятили массу усилий выяснению природы и причин процессов, происходящих в мозге больного деменцией.

Ученые первой волны искали нарушения передачи сигналов между клетками мозга, надеясь разработать лекарства, которые смогли бы восполнить недостачу. Здесь я сделаю небольшое отступление, чтобы вы могли лучше представить себе картину событий. До того как Томлинсон и компания обнаружили распространенность патологии Альцгеймера, среди нейробиологов велись постоянные бурные, а то и злобные дебаты о том, как именно взаимодействуют нейроны. На одной стороне были сторонники «теории искры», считавшие, что сигналы передают электрические импульсы, другая сторона стояла за «теорию супа» – они верили в химическую передачу. Хотя идея химической передачи в периферической нервной системе, то есть по нервам, что разбегаются по всему нашему телу от головного и спинного мозга, была уже общепринятой, насчет центральной нервной системы продолжали ломать копья. «Теория искры» в головном и спинном мозге имела много сторонников. Любой, кто на конференциях нейробиологов выдвигал доводы в пользу химической передачи в «командном центре» организма, обычно подвергался насмешкам, если на него вообще обращали внимание.

Так случилось и с Арвидом Карлссоном, нейробиологом из Швеции, который по счастливой случайности открыл в конце 1950-х годов механизм работы нейромедиатора дофамина. Карлссон ставил опыты на кроликах и обнаружил, что подавление этого вещества в мозге лабораторных животных вызывало мышечное оцепенение и дрожь, как при болезни Паркинсона. Он также обнаружил, что симптомы можно облегчить, если вводить кроликам L-диоксифенилаланин (L-ДОФА), предшественник дофамина. В 2000 году Карлссон за свою работу по химической передаче сигналов в мозге получил Нобелевскую премию. Но в 1960 году на международном симпозиуме в Лондоне его доклад об опытах с дофамином был встречен «почти единодушным недоверием». Одна из делегатов потрясла головой и заявила, что его взгляды «долго не продержатся». А когда председатель, закрывая конференцию, подытожил, что никто из выступавших не представил гипотез возможного действия химических нейромедиаторов в мозге (хотя Карлссон докладывал как раз про это), «то мне ясно дали понять, что я – никто!», вспоминал Карлссон в своей речи перед Нобелевским комитетом 40 лет спустя.

Однако в течение последующих пяти лет произошел слом парадигмы. Многие молодые ученые включились в изучение нейромедиаторов, и появлялось все больше доказательств ключевой роли нейромедиаторов в работе центральной нервной системы. История с L-диоксифенилаланином привлекла внимание и врачей. Отдельные медики в таких разных странах, как Австрия, Канада и Япония, начали пробовать это вещество на пациентах с болезнью Паркинсона. К 1967 году они выработали эффективную схему приема, и L-диоксифенилаланин, помогающий сдерживать дрожь и снимающий ригидность мышц, под именем леводопа стал основным препаратом для лечения паркинсонизма. Блестящий успех этого средства от одного из нейродегенеративных заболеваний вдохновил ученых, занявшихся болезнью Альцгеймера, когда примерно в это же время ей наконец начали уделять внимание.

В течение следующего десятилетия это направление поиска дало лишь два вида препаратов из тех, что сейчас используются для лечения болезни Альцгеймера, и оба действуют на нейромедиаторы. Лекарства первого типа, до сих пор самые ходовые, поднимают уровень сигнального вещества ацетилхолина для компенсации постепенной потери клеток мозга, которые используют его для поддержания связи. Многие из этих клеток вовлечены в процессы памяти. Другой вид препаратов, наоборот, глушит нейромедиатор глутамат, который при болезни Альцгеймера выплескивается из поврежденных нейронов в ненормальных количествах и сам тоже наносит вред.

Ну а что же бляшки и клубки, характерные признаки болезни Альцгеймера? Впервые их рассмотрели под электронным микроскопом в 1960-е годы. Выяснилось, что бляшки – это плотные скопления тонких нитей белка, а клубки состоят главным образом из парных, штопорообразно закрученных волокон, среди которых попадаются и прямые. Только в середине 1980-х годов ученые разобрались в строении этих разрушительных образований. Крученые волокна в клубках, как оказалось, состоят из так называемого тау-белка, важная роль которого в сборке и поддержании микротрубочек, образующих каркас и систему связи нейронов, стала известна в 1975 году. Разновидность тау-белка, найденная в середине 1980-х в клубках, явно имела неправильную структуру, из-за чего каркас и «рельсы» коммуникационной системы клеток приходили в негодность. Под микроскопом, по словам одного из ученых, клубки тау-белка «похожи на засор из волос в умывальнике».