Забыть Палермо - [34]

— Главное, совсем не говори с ним о фотографии.

— А о чем же?

— Во всяком случае, не о фото.

— Но ведь это его ремесло…

— Да, но он стыдится этого. Обходись с ним лучше как с художником. Скажи ему что-нибудь о живописи.

— Я в ней ничего не понимаю.

— Это неважно.

— А что же мне ему сказать?

— Сделай вид, что ты заприметила одно из его полотен на выставке. Ты ничем не рискуешь.

— Но как же?

— Он пишет постоянно одно и то же: гладко окрашивает поверхность, блестящую, как роскошная карета… Иногда в уголке он ставит крохотную белую точку. Малюсенькую, совсем как булавочная головка. Вот и вся его фантазия… Ты теперь поняла?..

Основной темой этой получасовой беседы была неотвязная забота об успехе. Упоминались имена и других диктаторов, имеющих влияние на редакционную карьеру, например этой редактрисы отдела мод, с которой следует беседовать только о политике, или вот этой директрисы агентства, очень влиятельной, можно сказать, единственной женщины, которая может обеспечить будущее «cover girls» на нью-йоркском рынке, однако она может стать и смертельным врагом, если вы не знаете о том, что она поэтесса, а также мамаша шестерых внебрачных детей, родившихся и воспитывающихся в Европе. Затем обе красотки в стило «Боттичелли» побыли немножко в коридоре, выпили по стаканчику с пронесенного мимо подноса и стали прохаживаться у дверей гостиной миссис Мак-Маннокс.

Гостей на площадке все прибавлялось. Прием был в самом разгаре. Лифт просто дюжинами привозил красоток. В большинстве это были девицы лет двадцати пяти, с каким-то голодным видом, туманным взглядом и нежной, как сметана, кожей. Наиболее заметные держали в объятиях крохотных собак, которые уже и на собак перестали походить, столько их носили по конторам, студиям, забывали около вешалки, парили в парикмахерских. От них пахло духами, табачным дымом, глаза у них с трудом открывались, мокрый язык свешивался наружу, и едва их опускали на пол, они начинали дрожать и шататься на лапах… и это всех забавляло. Собаки были полезны тем, что являлись поводом к знакомству и облегчали дальнейшую беседу. Этих маленьких компаньонов награждали комплиментами, и надо было винить самого черта, если после этого не удавалось вытянуть несколько слов из их молодых хозяек.

Словом, тут годились любые средства, чтобы выделиться, стать заметной в этой толпе, и некоторые находки в этом направлении были просто поразительны. Женщины, которые строили детские мордочки и разговаривали мяукающими голосками или при помощи нежного писка, как у новорожденных младенцев, уже в счет не шли. В этом сезоне имели успех акценты. Другие девицы обвязывали свою кисть бинтами и с нетерпением ожидали расспросов о попытке к самоубийству. Встречались еще и одетые, как бродяги, в грубые шерстяные чулки. Они говорили, что из любви к богемной жизни что ни вечер живут в другом отеле и что в их громадных походных сумках, похожих на котомки и висевших на плече, содержалось все их имущество. Но вот наиболее странные дамы, томные и экстравагантные, вместо колец они носят на пальцах старые резинки. Оказывается, это знак принадлежности к тайному обществу, в которое, как они утверждают; надо войти, если хочешь иметь успех на страницах журналов.

Все они чаяли одного: чтобы хоть раз Флер Ли обратила на них внимание. Все мечты могли бы осуществиться, если б она посмотрела на одну из этих никому не известных девушек, заметила бы ее обаяние, изящество, фотогеничность… Без этого только и оставалось ждать, не пожелает ли какой-нибудь важный фрукт покинуть салон тетушки Рози и провести время позабавней. Но это бывало не часто.

Они были уж очень одинаковые, все эти местные знаменитости, легко предавшие полному забвению свою родную страну и теперь настолько американизировавшиеся, что полностью позабыли свое прошлое, — и варшавский еврей, и чех с шумной одышкой, любитель тушеной капусты и солянки из карпа, и жирный немец, посещающий по воскресеньям отца и деда, живущих в дальнем пригороде; все они были похожи друг на друга своей важностью, достоинством, подчеркнутой снисходительностью, одинаковым медным загаром лица, присущим людям, бывающим раз в неделю на деревенском воздухе; все это были люди денежные, привыкшие говорить сухо и определенно, ходить в расстегнутом пиджаке, носить пояс незатянутым. И само собой, никто бы не заподозрил у них наличия грузного брюха, ведь свойственная им манера выдвигать вперед грудь помогала втянуть внутрь жирную припухлость живота, появившуюся из-за чрезмерного употребления алкоголя и от сидячей жизни. Эти превосходные типы американцев совершенно не владеют иностранными языками, но умеют выглядеть людьми знающими, потому что часто посещают столицы других государств.

Тетушка Рози относилась к ним, как к старым дядям, которые раз в неделю сохраняют за собой право оставить дома свою половину и напиться в спокойной обстановке. Она вела себя как ребенок, на любую шутку хлопала в ладошки, присаживалась на корточки или сбоку вроде амазонки верхом на подлокотники кресел, бегала от группы к группе с легкостью светлячка или в еще более кокетливой позе усаживалась, скрестив ноги, на ковре, изображая нечто вроде цветка гарема, в своей длинной нарядной пижаме. То она свертывалась клубком около некоего Нюссельбаума или Зоненштейна или же, как пастушья овчарка, обегала кругом свое богатое стадо, шаловливо тянула кого-то за ус, занималась нежной отповедью в другом месте и наблюдала, чтоб бокалы пустыми не оставались, да и сама подавала добрый пример, пила много и часто, подымая тост в память мистера Мака каждый раз, когда ей случалось пройти мимо его портрета, — словом, услаждала своих гостей столь отработанными комедийными сценами, что они издавали крики восторга.