Заброшенный полигон - [4]

Когда-то в этом зале бывал Николай чуть ли не каждый вечер — то кино, то танцульки, то концерты залетных халтурщиков. Приличного артиста сюда на аркане не затянешь, гастролировал в основном легкий жанр — эстрадники, куплетисты, фокусники-иллюзионисты, гимнасты-акробаты. Отец и этому был рад, не пропускал ни одного концерта, сидел в первом ряду, разодетый, как на свадьбу, хлопал и смеялся громче всех. Искусство это, хотя и невысокого класса, было живое, не то что в телевизоре, и деревенские ходили на концерты с удоволь­ствием. Отцу же фокусы и клоунада нравились куда больше некоторых совре­менных кинофильмов, в которых вроде бы про жизнь, а жизни-то и нет, одна видимость. Вообще за свою жизнь отец прочитал от силы две книги, и то, как он выражался, «про сельское хозяйство»,— «Тихий Дон» и «Поднятую целину». Не до книжек было ему в военные и послевоенные годы, работал от восхода до заката, мечтал лишь о том, как бы поесть да выспаться. Позднее, когда учился на районных курсах механизаторов, тоже было не до беллетристики — учебники да инструкции кое-как бы осилить...

Над сценой, чуть провиснув, тянулось полотнище — «Выполним Продоволь­ственную программу!». На трибуне сутулился оратор, читал по бумажке. Люди слушали с каким-то болезненным напряжением, пытаясь вникнуть в смысл того, о чем он витиевато говорил.

За столом президиума сидели четверо. Слева, у трибуны,— моложавая брюнетка с надменным красивым лицом, заведующая сельхозотделом обкома Колтышева. Рядом с ней — невозмутимый, сияющий лысиной Митрофан Христианович Палькин, многие годы работавший сварщиком, а ныне — секретарь парткома колхоза. В центре — отец, и справа — рыжий, кряжистый, с бычьим взглядом Антон Степанович Ташкин, секретарь райкома.

Отец сидел перед микрофоном, подавшись вперед и положив на стол тяжелые кулаки. Тощее лицо его казалось издали испитым, черным. Сощуренные глаза остро поблескивали, когда он поворачивался к докладчику, и снова прятались в тени. Прежде густые, стоявшие волной волосы превратились за последний год в жиденькую копёнку со светлой проплешиной посередине. Да, сильно изме­нился за этот год отец, очень сильно! Постарел, осунулся, скукожился. И сидит как-то сутуло, вжав голову в плечи, понуро. И новый костюм — двубортный темный пиджак, белая рубашка, галстук в полосочку — не выручает. Но вот отец сел прямо, расправил плечи, приосанился — слева на груди заблестел орден Трудового Красного Знамени, которым наградили его прошлой осенью.

Николай помахал отцу, но тот или не заметил, или не узнал, или не захотел узнавать — в прошлый приезд Николая, осенью, они опять крепко схлестнулись. Отца принуждали циркулярами и звонками начинать косовицу неспелых хлебов, он оттягивал, выкручивался, хитрил, а Николай сказал то, что думал: плюнь и делай, как велят, сколько можно гробиться на этих казенных полях! Вот и по­шла пыль до потолка. Не думал тогда Николай, что в отце еще так прочно сидят эти, на его взгляд, наивные и старые представления. Спор дошел до того, что если бы не мать, то опять досталось бы ему по шее от отца. Николаю было искрен­не жаль его: по натуре прямой, честный человек вынужден без конца ловчить, унижаться, ходить на поклон то к одному, то к другому соседу, то в райком, то в область. И после всего этого еще и защищать до хрипоты такую жизнь, как будто лучше и не бывает, как будто нет других хозяйств, где председатели и колхозни­ки живут как у Христа за пазухой, имеют и солидные прибыли, и строймате­риалы, и новую технику, и разные товары в магазинах.

Оратор говорил о каких-то показателях, о сроках, упоминал слова «РАПО», «подряд», «Сельхозхимия», кого-то ругал, чего-то требовал — смысл речи ускользал от Николая, его занимал отец. Какие резкие перемены: только что казался понурым, вялым, отрешенным, но стоило ему переменить позу, и нет никакой понурости — держится достойно, уверенно, знающим себе цену хозяи­ном. Вот, пожалуй, главное впечатление — хозяин! И по тому, как сидит он в президиуме — раскованно, просто, и по тому, как смотрит в зал на людей — строго, холодновато, и по тому, как не спеша чуть-чуть наклоняет голову к сидящему рядом Ташкину, когда тот что-то говорит ему>— по всему видно, что отец тут на своем месте, что собрание продумано им от начала и до конца, все ясно ему и он знает, что и как надо делать... И те же самые бабы, что когда-то орали и топали ногами по малейшему поводу, не давая ораторам сказать слова, теперь сидели и внимательно слушали какого-то деятеля — слушали с явным интересом, значит, то, о чем идет речь, касается их самым непосредственным образом...

Николай почувствовал себя чужим на этом собрании. Все эти люди, кроме отца, все они, плотно сидевшие в удобных мягких креслах и стоявшие в проходах и возле окон, были хотя и знакомы ему, но совсем неинтересны — и сами они, и их проблемы, и речи. Его точило желание как можно скорее раскрутить свои дела, начать испытания, а вместо этого — теряй время на всякие пустяки. Он вырвал из записной книжки листок, написал отцу записку и, послав ее в президи­ум, выбрался на свежий воздух.