Заброшенная дорога - [14]

— Нет, конечно, — ответил Маркиан. — Языческие жертвоприношения запрещены во всей империи. А если бы и был — где ты ночью купишь жертвенное животное? Успокойся, до утра доживём, а там придумаем что-нибудь…

— Да плюнь ты на своих богов! — посоветовал Фригерид. — Обратись к Христу! Вот кто от гнева богов тебя защитит! Господь наш Иисус Христос всех ваших богов сильнее!

— Да, ваш Распятый — сильный бог, — сказала Аретроя задумчиво. — Когда аксумиты взяли Мероэ, они ведь и украшения богини ободрали, и священные сосуды осквернили, и меня лишили невинности прямо на алтаре — и ничего им за это не было! Ясно, что Крест их защитил от гнева Хатор. Но… Они-то всю жизнь почитали Крест, а я? Что если отрекусь от моих богов, а они ещё больше разгневаются, а Распятый под защиту взять не успеет?

— Знаешь, это тонкие богословские вопросы, — сказал Маркиан. — Мы простые воины, в этом не разбираемся. Видишь церковь? — Они как раз дошли до угла площади, где высилось простое кубическое здание с деревянным, блестящим в свете луны крестом на крыше. — Давай тебя отведём к священнику, и он всё правильно растолкует.

— Будить священника среди ночи, что ли? — засомневался Фригерид.

— А что? Он будет только счастлив обратить такую закоренелую язычницу. — Маркиан подошёл к домику рядом с церковью. В известняковой стене над дверью был глубоко вырезан равносторонний крест. Маркиан взялся за дверной молоток. — Ты был в этом городе, брат. Не знаешь, это дом священника?

— Откуда мне знать? Я в ваши афанасианские церкви не хожу.

— А, точно, ты же арианин. — Маркиан громко застучал молотком в дверь.

— Какой я тебе арианин? — строго спросил Фригерид. — Я в Христа верую, а не в Ария. Православные мы. Это вы еретики с этим вашим дурацким единосущием…

— Брат, пусть о единосущии спорят святые отцы, — примирительно сказал Маркиан. — Простым парням вроде нас этого всё равно не понять. — В доме никто не отзывался, и он застучал сильнее.

— Это галиматью Никейского собора ни одному человеку в здравом уме не понять, — сильнее завёлся Фригерид, — а учение Ария совершенно ясно, трезво, разумно! Вот смотри, я тебе сейчас на пальцах объясню…

Дверь наконец открылась, и Фригерид замолк. Из темноты высунулся заспанный пожилой мужчина в одном наспех обёрнутом набедреннике, и судя по дородности тела — хозяин, а не раб-привратник.

— Отче! — Маркиан почтительно склонил голову. — Прости, что разбудили в такое время. Вот эту язычницу, — он вытолкнул вперёд смущённую Аретрою, — нужно наставить в вере и рассеять её сомнения. Прямо сейчас, время до утра не терпит. Почему — она сама сейчас объяснит.

Священник спросонья тёр глаза и, похоже, до сих пор ничего не соображал. Когда Маркиан подтолкнул к нему Аретрою, он испуганно попятился в темноту дома.

— Отче, помоги же её спасению! — Маркиан впихнул девушку внутрь, не давая священнику опомниться.

— А плащ я заберу, — Фригерид сдёрнул с неё свой плащ, оставив в одном лёгком хитоне, и захлопнул дверь.

— Надеюсь, он её обратит, — неуверенно сказал Маркиан. — Или хотя бы успокоит. — Они с Фригеридом шагали через пустынную, тускло освещённую луной площадь. Впереди высилась лагерная стена с башнями, а в ней — двое одинаковых ворот. — Кстати, куда мы, собственно, идём?

— Как куда? К здешнему воинскому командиру. Доложить о блеммиях, да и вообще мы должны перед ним объявиться…

— Это понятно, а кто здесь командир?

— Их тут два: Евтихий командует туземными конными лучниками, а Сабин — третьей алой дромедариев.[25] Оба, кстати, терпеть не могут друг друга.

— Почему?

— Сабин — старый солдат, тридцать лет оттрубил в этих самых дромедариях, поднялся от рядового до префекта алы, а Евтихий — александрийский лавочник, должность купил ради почёта, сам и лука натянуть не может, и в седле еле держится. А при этом его часть выше по рангу, так что нам полагается идти именно к нему… Но ты меня отвлёк. Мы ещё о важном не договорили!

— Ты опять насчёт Ария и Никейского собора? — Маркиан вздохнул.

— Задумайся хоть самую малость, как один предмет может быть единосущен другому? Вот эта рука, — Фригерид помахал пятернёй перед носом Маркиана, — единосущна той руке?

— Ну да, — не очень уверенно сказал Маркиан. — Если не считать, что одна правая, другая левая.

Фригерид остановился посреди площади.

— Они подобосущны, балда! Не путай подобие с единством! Одна рука — одна сущность, две руки — две подобные сущности! И точно так же со Святой Троицей. Вот смотри, — Фригерид выставил три растопыренных пальца, — допустим, большой палец — это Бог-Отец…

— Не старайся, брат. Я всё равно не пойму. Идём, а?

— А если я скажу, что Бог совершил надо мной чудо? — серьёзно спросил Фригерид. — Тогда поймёшь? Признаешь, что моя вера правильная?

— Что за чудо? — заинтересовался Маркиан.

Они снова медленно двинулись к воротам.

— Это было ещё в Дакии. Отец мой умер, старший брат унаследовал усадьбу и всё имущество, а я пошёл наниматься к римлянам — прошёл слух, что вербовщики Стилихона набирают людей в Паннонии-Валерии. По дороге у меня были кое-какие приключения…

— Да, ты рассказывал.

— Короче, когда я добрался до Дуная, за мной гнался муж той дакийки с четырьмя братьями, гнались проигравшиеся в кости олухи с ярмарки в Аркидаве, гналось чуть не всё племя того сармата — хотя он первым меня оскорбил, первым достал меч, и все это видели, — и наконец, ростовщик Филофей устал ждать и заказал меня каким-то головорезам-скамарам. Время — начало весны, Дунай ещё подо льдом, но в трещинах и вот-вот вскроется, а я стою на берегу и уже слышу, как за мной скачут. И тогда я падаю на колени и молюсь: «Господи Иисусе Христе и Пресвятая Подобосущная Троица! Спаси и сохрани мя грешного, яко спас Израиль от фараона! Дай мне перейти реку, а врагам и гонителям моим не дай. И тогда, клянусь, до конца дней своих не возлягу с чужой женой, не возьму в долг без отдачи, не убью в пьяной драке ближнего своего и ни разу не сыграю в кости, даже честно. Во имя Отца чрез Сына во Святом Духе