Забереги - [43]

— А и погожу, — решил он уступчиво. — Чего вам по мерзлоте мыкаться со мной. Как не погодить! Кавалерия, едрит ее, не поена, опять же Серко, опять же Рыжко…

Он залопошился на табуретке, заподдергивал штаны и долго ли, коротко ли встал, потрясся к порогу, перечисляя поименно всю свою кавалерию.

Но едва успела за ним дверь закрыться, как новый мужик на пороге: Митя Марьяшин.

— Здрасте, — сказал он, сбрасывая с правого плеча тяжелый куль и опуская с левого куль легкий, бесшумный и доставая после всего этого заткнутую тряпкой бутылку.

— Здравствуй, озноба, — подошла и потерла ему Домна посиневший нос. — Откуда с мешками такими?

— Алексеиха прислала. Говорит, отнеси. Говорит, пускай больно-то не кричат, не разоряются.

Оставив мешки и бутылку у порога, Митя повернулся и, не входя в дальнейшие объяснения, косолапо, мужиковато вышел.

Домна могла бы и не нюхать бутылку: молоко, оно молоко и есть. Могла бы и не развязывать большой куль: картошка картошкой и останется, не убежит. А вот в маленьком что такое воздушное?..

В меньшем мешке была сырая нераздерганная шерсть.

Она посидела в виноватом покорном раздумье, не зная, поругать ли еще Алексеиху и за этот подарок или заодно уже и похвалить. Но мысли ее перебила учительница. Только посадила было в печь неурочные вечерние пышки, как прискакала она верхом — будто рыжий вихорь ворвался во двор. Огневая грива у лошади, у самой огневые, откинутые поверх приспущенного платка волосы. Бестия, а не учительница! Домна привыкла вроде бы к виду этой скачущей бабы, а все-таки оторопь взяла: с чего это она так?..

— А вот так, — бросив у крыльца свою кобылку, с поклоном вошла Альбина Адамовна. — Пирогами пахнет? А я вам своих привезла. Не обижайся, что пироги на пироги.

— Какая по нынешнем временам обида. Проходи да садись, Альбина. Ученик вот твой за прялкой, полюбуйся.

— Налюбовалась я на уроках. Дайте на вас посмотреть.

И то, как внимательно поздоровалась глазами с каждой из женщин, говорило о добром характере. С расспросами не лезла, россказнями хозяев не утруждала — сидела да посматривала, как вяжут Марыся и Айно. В друзья учительница Домне не набивалась, но выходило, что есть у них какая-то старая дружба. Одногодки, вместе по задворьям носились. Была нынешняя учительница вначале Альбешкой, потом Альбинкой, потом Альбиной, а уж Адамовной стала, как учительствовать пошла. Тоже судьба: без роду без племени, с каким-то нездешним именем. Старики помнили ее родителей, сосланных в эти края в какой-то давний смутный год, а Домна их уже не знала. Да и Альбешка не знала, и нынешняя Альбина Адамовна не могла ничего дознаться; сгинули, пропали, из памяти вышли. Сирота по кругу, общая питомка, стала вот забережной. Выросла всем на удивление, выучилась и по какому-то своему душевному обету воротилась к вскормившим ее людям. Она ли приглянулась комсомольцу и грамотею Ивану Теслову из Верети, он ли ей приглянулся, только после ее возвращения свадьбу сыграли очень скоро — уехала Альбина в Вереть. Да у Ивана Теслова и все остальное скоро и споро получалось — что песня, что шутка, что дразнилка-прилипалка, намял бока подвернувшемуся некстати Спиридону Спирину… и пошел насмешник-пересмешник в лесу медведей смешить. Осталась его рыжекудрая Альбина, по батьке забытому Адамовна, одна на всем берегу. Иная на ее месте руки бы наложила, а эта — нет, ждет своего Ваню, учит и лечит всех, в одиночку зимогорит. И что удивительно: не брало ее горе, как вода, скатывалось с покатых плеч. Домна не раз с ней парилась в бане, дивилась: тугая вся от плеч до голья, будто все еще в девках сидит. А ведь в один год замуж выходили: она в Избишино за Кузьму Ряжина, Альбина в Верети с Иваном Тесловым зажила — Ивана-грамотея тогда лесничим как раз назначили. Детей, правда, не было, не рожала. Может, и девичья стать потому осталась. Домна и вздыхала о судьбе товарки, и завидовала: всю хмурь с нее рыжеватым ветром сносило. Но если по правде сказать, она особо рыжей и не была — так, припалило светлые волосы у лесного костра, стрельнуло пяток угольков на лицо. И сейчас от быстрой скачки лицо разгорелось еще больше, заполыхало. Да только от скачки ли, ой ли?..

— Пригожунья ты, право, — с некоторой завистью похвалила ее Домна. — Право, как маков цвет.

— Радость у меня.

— Радость?.. Так раздевайся, чай давай пить. Попируем из последнего, я вот пышек напекла.

— В другой раз. Домна. Раздай гостинцы мои ребятам да проводи меня. Слышишь?

Домна выложила из ее заплечной, вроде как охотничьей, сумки на стол пирог и баночку меду, оделять никого пока не стала и уже сама вслед за гостьей заторопилась.

— Письмо от Вани, — сразу за порогом и поделилась своей радостью Альбина Адамовна. — На фронт, пишет, к Тихвину еду. Помяни, пишет, добрым словом и не тужи — судьба.

— Ой, да как же это?.. — не могла взять в толк Домна.

— Да, видно, уж так. Война одинакова для всех, и для правых, и для виноватых. Пусть повоюет Ваня. По крайней мере, я буду знать…

Что-то не хотела договаривать Альбина Адамовна, а Домна не выспрашивала. Когда прошел первый испуг, она тоже почувствовала радость. Вот же как: идет человек, может, на смерть, а ей, окаянной, радостно!