За живой и мертвой водой - [88]

— Извините, Мария, я на минутку. Я отлично знаю разговорный украинский язык, но не очень–то сильна в правописании. Если можно, прочтите это небольшое сочинение и исправьте ошибки.

Журналистка взяла листки, закурила и начала читать, держа ручку наготове. Исправлять ей ничего не пришлось, но по мере чтения лицо ее становилось все более хмурым. Она тотчас же узнала автора.

— В отношении грамматики все правильно, — со вздохом сказала Мария. — Это послание митрополита Шептицкого. Что вы собираетесь делать с ним?

— Мы отпечатаем его на розовой или голубой бумаге и будем раздавать украинским рабочим, едущим в Германию.

Журналистка пристально посмотрела на немкеню, сказала с вызовом:

— Было бы лучше, Ева, если бы вместо розовых бумажек выдавали им по тарелке горячего супа и куску хлеба.

— Это мысль! — Оксана сделала вид, что ее обрадовало замечание журналистки. — Не знаю, как насчет горячего супа, но вместе с посланием можно выдавать по бутерброду. Ну, хотя бы с повидлом. — И она закончила, очень довольная собой: — Такой маленький–маленький бутерброд с повидлом. Это вы хорошо нам подсказали — духовная пища будет как бы подкреплена материальной. Такие вещи остаются в памяти, правда ведь?

У Марии округлились глаза, ноздри задрожали. Оксана невинно глядела на нее. И этот взгляд обезоруживал. Мария, кажется, решила, что имеет дело с наивной дурочкой, сказала грустно:

— Бутерброды не помогут, послание тоже. Вы скверно обращаетесь с украинскими рабочими, плохо кормите их. У нас есть такая пословица — не жди молока от голодной коровы. Чтобы рабочие хорошо работали, их нужно хорошо кормить.

— Как? — изумилась Оксана. — Это говорите вы? Странно… Я только что читала в газете вашу статью, Мария. Прекрасная статья! В Германии ваши молодые люди приобщаются к культуре, приобретают ценные специальности, отношение к ним лучше, чем к рабочим других национальностей, питание, учитывая военное время, вполне сносное. Я просто радовалась, когда читала. Не понимаю…

Румянец стал ярче и шире проступать на скулах журналистки. Мария сунула в рот сигарету, торопливо зажгла ее и сделала глубокую затяжку.

— Да, я это написала… — твердо, с каким–то внутренним усилием произнесла она. — Должна была написать. Так же, как митрополит Шептицкий, этот великий святой человек, должен был написать свое послание.

— Не понимаю? — Оксана изобразила на лице полную растерянность. — Как же так? Скажите, это правда, вы это точно знаете, что с вашими рабочими в Германии плохо обращаются, плохо их кормят? Я просто не сталкивалась, я думала… Ваша статья, в ней все так хорошо написано, как будто вы сами побывали в Германии.

Мария закашлялась. Кашель был сухой, резкий. Лицо покраснело сплошь, на висках обозначились синие вены. Кажется, она была серьезно больна. Наконец Марии стало легче, она сплюнула в платок, мельком глянула на него и зажала в кулаке.

— Вам, очевидно, не следует много курить? — сочувственно сказала Оксана.

Журналистка небрежно махнула рукой, криво усмехнулась.

— Чепуха! Просто попала крошка табака. Не обращайте внимания… Вы многого не понимаете, Ева. Есть политические соображения. Меня никто, слышите, никто не может обвинить в том, что я написала этот проклятый очерк, хотя я сама краснею за него. Но больше я так писать не буду. Не буду! Я вообще не буду писать в эту газету.

— Почему же?

— Таковы политические соображения, — Мария вдруг лукаво подмигнула Оксане. — Положение изменилось.

Их разговор прервался приходом жениха Марии. Он только поклонился немкене и, поджав губы, присел на стул. Оксана хотела сейчас же уйти, но журналистка задержала ее. Мария была возбуждена, глаза ее блестели, она как–то сразу похорошела.

— Знаешь, Петрусь, — сказала она, схватив Оксану за руку. — Я решила бросить работу в газете. Хватит! Нужно заняться тем, что принесет больше пользы.

— Да, пожалуй, ты права… — сказал Петр, внимательно посмотрев на свою подругу. — Пора.

— Эта мысль зрела у меня давно, но принять окончательное решение помогла мне Ева.

Петр удивленно приподнял брови, покосился на немкеню.

— Да, Ева… Из разговора с ней я поняла, что одна полоса моей жизни кончилась и должна начаться другая — бесстрашная, героическая. Мы ускачем с тобой на сером волке. Не бойся, я не упаду… Мы будем вместе. Спасибо, Ева. Заходите, пожалуйста.

Оксана попрощалась и ушла, думая о последних словах журналистки. Куда собиралась ускакать Мария со своим женихом на сером волке, девушка не поняла, так как не знала, что Петр находится на нелегальном положении. Все остальное было ясно. На гитлеровцев националистам уже надеяться нечего, следовательно, не надо убеждать молодых украинцев ехать в Германию, расписывать, какой рай их там ожидает. Теперь Мария, очевидно, начнет сочинять зажигательные листовки, восхваляя не Гитлера, а собственного «жестокого и прекрасного вождя». Ложь останется ложью. Мария от своего не отступится, будет продолжать обманывать и предавать свой народ.

Утром, как было договорено, Оксана отправилась с Хауссером в городскую управу. Советник шел молча, вид у него был нездоровый, кожа под глазами набрякла, отвисла мешочками. Кажется, он плохо спал эту ночь. Оксана, словно не замечая подавленного состояния своего «шефа», шагала рядом, глядя только вперед, правая рука в кармане… Людей на улицах в этот утренний час было мало. Редкие прохожие старались поскорее прошмыгнуть мимо них.