За убегающим горизонтом - [70]

— Неужели? — вскричал Дидро. — Я несколько раз видел этого таитянина, разговаривал с ним. Могу засвидетельствовать перед кем угодно, что он вел себя более достойно и благородно, чем многие высокопоставленные вельможи, которые относились к нему как к любопытному зверьку, не более. Аотуру не переставал тосковать по своей стране. Наши обычаи и законы для него остались совершенно непонятными. И нельзя удивляться этому. Ведь действительно они могут вызвать лишь негодование и презрение человека, у которого чувство свободы самое глубокое из чувств!

— Нужели вы поверили всем басням о Таити? — Нет, выслушайте лучше меня, ведь я там был и все видел собственными глазами. Уверяю вас, Бугенвиль не все описал так…

Но Дидро уже не слушал Сен-Жермена и вскоре совсем забыл о существовании этого человека.

Дидро думал о судьбе острова, затерянного посреди океана. Что изменилось на нем с тех пор, как таитяне увидели корабли европейцев? Вероятно, они не ожидали, что это принесет такие ужасные последствия. Бугенвиль в своем «Путешествии» пишет о том, что некоторые островитяне погибли от пуль и штыков. Не успели французы ступить на эту землю, как она задымилась кровью. К чему же ведет открытие новых стран европейцами? Не лучше ли всем туземцам избегать с ними встречи, чтобы пришельцы видели только волны, лижущие пустынный берег?

Дидро задумчиво шагал по аллее тенистых каштанов. Кто-то тронул его за плечо. Дидро увидел Гримма.

— Я размышляю сейчас о Таити, острове, который посетила экспедиция Бугенвиля. Только что я разговаривал с человеком, который участвовал в этом плавании. Вряд ли островитяне могли почерпнуть для себя что-либо полезное от общения с подобными людьми. Думаю, что единственное их призвание и цель — приобщать язычников к католицизму. Это так же противно природе, как и красный двуглавый петух на гербе Версаля!

Гримм улыбнулся и взял Дидро под руку:

— Пойдемте ужинать и по пути поговорим об этом. Мне кажется, вы уже довольно подробно высказали свое отношение к кругосветному путешествию капитана Бугенвиля, опубликовав в моих «Корреспонденциях» рецензию на его труд.

Но Гримм хорошо знал, что Дидро не раз может возвращаться к интересующей его проблеме. И сейчас, видимо, мысли, намеченные в рецензии, требовали глубокой разработки.

Когда его собеседник снова заговорил, Гримм понял, что оказался прав.

— Вы знаете, что Бугенвиль по приказанию короля оставил на Таити доску с надписью, что этот остров принадлежит теперь французской короне? — спросил Дидро. — Что вы скажете об этом? Вообразите, что какой-нибудь таитянин высадился бы на берег Франции и начертал на камне или на коре большого дерева: «Эта страна принадлежит жителям Таити». Вы скажете, что это невозможно. И вы будете правы. Вот вам яркий пример превосходства морального кодекса этих дикарей над нашей цивилизацией.

— Но можно ли все-таки идеализировать этих туземцев? Ведь нельзя же в самом деле согласиться с нашим Жан Жаком Руссо, который склонен считать людей тем более несчастными и дурными, чем они более подвержены влиянию наук и искусства. Что же нам делать? Вернуться назад к природе? Или же подчиниться существующим законам?

— Нужно выступать против нелепых законов до тех пор, пока их не преобразуют, — твердо ответил Дидро.

Собеседники шли по набережной Сены. Пламя факелов, зажженных на многочисленных лодках и баркасах, отражалось в воде. Редкие фонари выхватывали из темноты причудливые фигуры. Дидро снял шляпу и взял Гримма за локоть.

— К этому можно добавить лишь следующее, — продолжал он. — Естественная мораль основывается на природе человека, но извращается религией и слугами церкви, поддерживаемыми правительством. А отсюда и практический вывод: для счастья человека необходимо освободиться от пут религии. Вот почему нельзя выступать против науки и культуры. Я думаю, что мосье Бугенвиль, хоть и несколько приукрасил жизнь таитян, прекрасно понимает это.

— Ах, если бы все люди могли так же улавливать свойства вещей, мосье Дидро, — вздохнул Гримм. — Весьма немногие рассматривают предмет с разных сторон. А ведь только так и можно правильно судить о чем-либо, у вас редкая способность исключительно ясно, четко и точно выражать свои мысли. Я успел заметить, что этим даром обладают немногие люди.

— Думаю, к этим немногим можно отнести Бугенвиля и, несомненно, выдающегося ученого Коммерсона. Я получил от него несколько писем с островов Индийского океана. И, читая их, я невольно вытирал слезы. Разве так должно обращаться с людьми! — Дидро в волнении схватил своего друга за руку. — Вы не можете себе представить, что такое эти королевские интенданты и генералы, которых посылают к беднягам островитянам, что такое колониальный суд, что такое коммерсант! У коммерсанта каменное сердце. Жизнь человеческая для него ничто, он готов уморить тысячи людей, лишь бы вздуть цены на продукты питания. Генералы и королевские интенданты — это шайка разбойников, которые опустошают целые области, а сами набивают себе карманы. И как себя должен чувствовать ученый, на которого смотрят как на чудака, чуть ли не сумасшедшего?