За родом род - [70]

Володя встряхнулся, как грач, сунул руки в карманы и нехотя тронулся вдоль поселка. Он понимал: без работы его не оставят. Дадут. Однако опять надо будет встречаться с начальником лесопункта. Володя даже представил, как он зайдет к нему в кабинет, пристойно и вежливо улыбнется, пороется в памяти и найдет среди множества слов те, которыми Иван Севастьянович будет доволен.

«Пожалуй, ведь и дождется», — подумал Володя и машинально стал вспоминать: кто, где и когда, ублажая Мякина, добивался его хорошего настроения, при котором Иван Севастьянович был сговорчив и добр.

Воспоминания пересеклись, не позволив Раскову уйти в глубину психологических ощущений, в какие обычно уходит опытный подхалим, роясь в душе наделенного властью сильного человека, кому он настроился угодить. Лицо и шею его оросило густым румянцем. Сквозь стыд, тревожа до боли сердце, дошел до Володи пеняющий голос: «Все от тебя уехало-ускользнуло — уважение, должность, деньги, девушка, друг. Осталась лишь честь. Если ты и ее потеряешь, то это конец. Не будет в тебе человека. Будет — угодник. Иван Севастьянович только этого и ждет».

Володя остановился, заметив, что он подошел почти к самой конторе. Зачем ему надо туда? Он резко свернул за угол сарая в проулок, заросший белой, как снег, лебедой. Сначала он шел по вязкой тропинке, потом — по лаве через ручей, затем — по разбросанным щепкам. Здесь, на прижатой к самому лесу улице, выросло пять щитовых домов. В трех из них поселились семейные лесорубы. Еще в одном — клали печь. Дом, к которому вышел Володя, был без крыши и задней стены. Обойдя переднюю стену, Володя выбрался к штабелю брусьев. Сел на штабель и огляделся.

Рядом с ним совершалась работа. Мужики из готовых щитов собирали жилье. Площадка была забита строительным материалом. Тут складки досок для пола, груды разбросанных козел, стропильные ноги, ящики, съемные двери, балки, тесины и кирпичи. Тут и старенький автокран, скрипевший суставчатой шеей, с которой свисал металлический крюк.

В кабине крана Шура Щуровский в рубахе горохом. Шура работник высшего класса, знал толк во всех леспромхозовских механизмах, мог разбирать их и собирать, умел на них и работать. Теперь подавал автокраном щиты.

Там, за стенами дома, слышался хруст щепья под ногами, чей-то придирчивый голос и стук по скобе пудовой кувалды. «Федотов с отлетами», — понял Расков. Летом дел в лесопункте немного. Вывозки нет. Одна заготовка с заброской на дальнюю вахту, строительство зимних дорог да сборка домов. Федотов, как правило, где б ни работал, везде — бригадир. В бригаду к нему пошел бы каждый второй из тех работяг, кто остался без главной работы. Однако всех на строительство не возьмешь. Федотов предпочитал ребят расторопных, не испорченных пьяными кутежами, с завидной выносливостью и силой.

Приставив к стене хорошо подогнавшийся щит, закрепив его скобами и гвоздями, плотники сделали перекур. Высокорослый, с наплывшим на брючный ремень животищем Миша Федотов, одетый в тельняшку Вася Хоробрин, взъерошенный, с жиденькими усами, Колька Дьячков и мощно сколоченный, будто штангист-полутяж, с отверткой в кармане рубахи Шура Щуровский — со всеми Володя встречался не раз и не два. И плотники знали Володю. Знали, как смирного парня, кто был незаметен среди других, пока его не прихлопнула неприятность.

— Увольняться будешь? — спросил Федотов, присаживаясь поближе.

— Нет, — ответил Володя, — не отпускают. Велят отрабатывать срок.

— С мастеров, сталбыть, вон, — подстал к разговору и Вася Хоробрин.

— Вон.

— А работать где будешь? — сунулся Колька Дьячков, изнемогая от любопытства, ибо представить не мог, чтобы мастер — и начал вдруг вкалывать, как работяга.

Володе не нравились эти расспросы. Они унижали его. И он хотел уже было пойти, да в этот момент протянул к нему палец Шура Щуровский.

— Не получилось! — сказал он с желанием подзадорить. — Не умеешь, чтоб шито-крыто!

— Шито-крыто? — Расков ощутил нехороший намек. — Кажется, я тебя, Шура, не понял. О чем это ты? Объясни популярно?

Шура учуял насмешку и напряженно насторожился, испытав к Раскову мгновенную неприязнь. Оскорблять он Володю не собирался. Просто хотел слегка подразнить, поиграв у него на нервах. И вот, услышав насмешку, решил немедля его проучить.

— Сколько на лапу тебе положили? — Шура имел в виду деньги, которые якобы дали Володе корчевщики за наряд, где у них выходила приличная сумма.

Стушевался Расков, в то же время и возмутился. Посмотрел на Щуровского с вызовом и досадой:

— Ты это видел?

— Я и не видел, да знаю! — Щуровский явно хотел обнаружить в Володе больное место и ударить без жалости по нему.

Расков смущенно пожал плечами, собрал в себе всю свою волю и суховатым голосом произнес:

— На чем основано подозрение?

— Знаю, и все!

В груди у Володи взвилась крутая обида. Но снова он взял себя в руки.

— Прости меня, Шура, однако, тот, кто сказал обо мне такое, — просто неопытный сплетник.

— Никто ничего мне не говорил! — рассердился Щуровский.

Володя позволил, себе улыбнуться:

— Плетешь, выходит, по собственной воле?

Дьячков с Хоробриным так и вонзились друг в друга глазами. Федотов хлопнул ногой по земле. Щуровский же холодно побледнел. На секунду-другую он отстранился от всех, отбирая в уме слова, какими решил обидеть Раскова, да так, чтобы тот сейчас же отсюда ушел, ощущая себя раздавленным. Сделав отбор, он вынес каждое слово. Вынес медленно, выпукло и жестоко: