За родом род - [66]

— Сколько пней — столько и окаянных! Держат в земле дешевыми когтями! Аж топоры затупились!

Володя цеплял крючком метровой линейки срезы откинутых в стороны пней, брал поточнее отсчет, занося в записную книжку все цифры. Принятых пней было много.

Володя чувствовал, что мужики зарабатывают прилично. Мастер радовался за них. Все же последние дни работают в лесопункте. Пусть напоследок им повезет, а они увезут отсюда хорошие деньги.

Не знал Володя того, что корчевщики в эти последние дни постараются в свой карман положить значительно больше, чем заслужили. Сыграло в их пользу то, что мастер был юн, неопытен и наивен. Они искусственно создавали видимость страстной работы, хотя работали плохо, больше сидели, и кто-то один наблюдал, чтоб, увидев мастера на подходе, продемонстрировать тут же свои фантастический темп.

Главное, без чего они не могли обойтись, были пни. Их надо было найти. И корчевщики их искали. Находили около главной дороги, на территории нижнего склада. Не проходили и мимо гнилых, что торчали в лесу, заплыв мягким мхом, и стоило их легонько толкнуть, как сразу они и падали набок. Таскали многопудовые выскорни всей бригадой. Мелкие старались не трогать. Так как все понимали: чем толще пень, тем и цена ему выше. Клали их по краям раскорчеванной трассы и, где топором, где пилой, подсвежали разрубы корней, чтобы они не вызвали подозрений.

В день на корчевщика вышло в среднем рублей по семнадцать. Бухгалтер хотя и отдал кассиру на выплату эти наряды, но счел своим долгом сказать начальнику лесопункта:

— Не лишка ли наш Расков заплатил сезонникам за корчевку? Кадровые рабочие и то получают в два раза меньше. Быть может, тут что-то не так?

Мякин не удивился, однако черные брови сомкнул уголком, подержал их в таком положении пару секунд, а потом опустил.

— А ты, Леонид Алексеевич, на коне! Пожалуй, тут что-то зарыто! Так что давай! Карты в руки тебе! Продолжай!

Бухгалтер имел вид дородный, напоминая всей своей статью, тяжеловатой фигурой и беложавым лицом директора леспромхоза, однако был стеснителен и несмел и, когда начальство его хвалило, начинал волноваться и туговато соображать.

— Продолжать, Иван Севастьянович, что? Свою мысль? — спросил он, недостаточно сейчас Мякина понимая.

— Продолжай свой контроль. Доведи его до конца. Свяжись соответственно с кем надо. Пусть приедут и разберутся.

На этот раз Леонид Алексеевич понял Мякина точно и внятно. Приблизительно через час он связался с дирекцией леспромхоза. Оттуда ответили: «Изложите в письменном виде».

Леонид Алексеевич изложил и в этот же вечер отправил письмо в леспромхоз. Какой дадут ход, бухгалтер не знал. Одно понимал: кому-то за это придется ответить. Поэтому ждал с нетерпением, что будет дальше. Неделю ждал. Две. И вот уже месяц прошел. Той порой бригада Колумбика, получив расчет за корчевку, уехала из поселка. Леонид Алексеевич стал забывать о своей докладной, как вдруг в бухгалтерии появился прораб леспромхоза Григорий Гурьевич Чаров, очень стремительный, мелких размеров мужчина с колючими серенькими глазами, которые видят насквозь.

Время Григорий Гурьевич зря не терял. Другой на месте его эту поездку на всю неделю бы растянул, а он управился за полдня, успев просмотреть как наряды, так и участок дороги, где выползали лишние пни.

Ночевал Чаров в комнате для приезжих, в которой жил постоянно Расков. Володя и знать не знал, кто он такой и зачем он тут есть. А когда узнал, то малиново пыхнул. Чаров спросил у Раскова:

— Ты с ними, надеюсь, не пил?

— Пил, — признался Володя. — Правда, давно. В праздник. Зимой.

Григорий Гурьевич удивился. Парень был до наивности честным. Такие встречались ему не часто.

— Лучше бы ты и в праздник с ними не пил. Ну да чего уж теперь. Получишь за ротозейство.

— Это как получу? — испугался Володя. — Судить меня будут?

— Да нет, — успокоил Чаров, — суда не будет. Иск — да! От гражданского иска, как бы ты ни старался, не увернешься.

Володя почувствовал слабость в ногах и уселся напротив Чарова на кровать, обхватив дрожавшими пальцами оба колена.

— Неужели никак?

— Никак, потому что дан ход бумагой. А ход у нее круговой. Начался он в вашей конторе. Продолжится там в нарсуде. А закончится снова у вас в конторе…

Чаров как в воду глядел. Видимо, был знатоком таких дел. Неделю спустя Раскова с Мякиным вызвали в суд, где рассмотрели дело с пеньками. Еще в том повезло Раскову, что переплату, какую он допустил по нарядам, трудно было установить, и с него ее не взыскали. Обошелся он штрафом. В постановлении было написано: удержать в течение месяца одну треть из зарплаты. У него и у Мякина удержать.

День, когда распекали Володю в суде, стыдя его как потатчика преступления, был, наверное, первым, с которого он повел отсчет своим грустным потерям.

Еще в «уазике», возвращаясь в Митинский Мост, Мякин сказал Раскову:

— Учен, да не изловчен. Приказ на тебя сегодня же напишу. Считай, что ты уже больше не мастер.

Володя заставил себя иронически улыбнуться:

— А кто я?

— Спроси полегче чего-нибудь, — выдавил Мякин.

Володя поник. Значит, завтра он будет уже не у дел. Завтра ему не вставать в шесть утра и не ехать по торной дороге к месту разрубки. Было обидно. Он собирался вывести трассу до зимних делянок. Хотелось «почувствовать» собственную дорогу. Почувствовать через усталость своими ногами, пройдя по ней все четырнадцать километров. Самый тяжелый участок, где лес прорывали лога, был уже пройден. Володя нарушил проект, проведя дорогу тремя углами. Верховья логов остались по сторонам, и трасса прошла по лесу без насыпей. Сейчас дорожники на восьмом километре. Работают четко. Бульдозер так ровно спланировал полотно, что по хорошей погоде ходит автобус, доставляя туда и обратно людей. Теперь автобус пойдет без Володи. А если и с ним, то уже не с мастером, а с рабочим, кто будет махать целый день топором. Да нет. Топором он не будет. Неловко перед людьми. Вчера был мастер — и на? Не объяснять же Раскову, что виноват тут его доверчивый, как у подростка, характер, который ему помогал сходиться с людьми, не выясняя ни у кого, кто из них способен на вероломство.