За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - [81]

В проекте добавлялось, что брачующиеся имеют право при желании попросить муллу или других казахов «для прочтения молитвы». Имперские чиновники не считали этот ритуал обязательным, замечая, что «само по себе не имеет значения для признания законности брака». Комиссия также угрожала уголовным преследованием всем неказахам, исполнявшим религиозные ритуалы при бракосочетании или в других случаях, за «присвоение себе не принадлежащей власти». Развод у казахов, как и брак, относился к юрисдикции обычного, а не исламского права[363].

Но у законодателей по-прежнему не было единого мнения о роли государства. В 1887 г. степной администратор по фамилии Егоров усовершенствовал рекомендации, предложенные Ибрагимовым и комиссией местных чиновников. Он заявил, что правительство всегда придерживалось «начала веротерпимости, отчего во многом зависело успешное распространение русского владычества в Азии». В меморандуме 1887 г. Егоров указывал на «две главные системы» в политике по отношению к религиозным делам «инородцев». Первая преобладала в европейских губерниях, Сибири и на Кавказе. По этой схеме правительство брало на себя ответственность за назначение и утверждение «духовных лиц», определение их прав, обязанностей, полномочий и юрисдикций. Согласно второй системе, разработанной правительством позже для новых имперских владений в Туркестане, государство рассматривало религиозные дела «инородцев» как «частные отношения». Оно не предоставляло «духовенству никакого официального значения» и не присваивало им никаких прав и обязанностей[364].

Проект нового степного уложения при консервативном царе Александре III (годы правления 1881–1894) испытал влияние критики «первой системы» политики на ранее интегрированных в империю территориях. Его авторы пришли к заключению, что ислам во всем враждебен государственным интересам. Предоставляя мусульманскому «духовенству» «официальный характер», правительство позволило «укрепление и усиление в среде инородцев терпимых в Империи вероучений, из которых магометанства по существу своему имеет в Христианской земле характер противогосударственный, враждебный»[365].

Официальное духовенство особенно «невыгодно» влияло на казахов, которые усвоили лишь «некоторые магометанские обряды и воззрения», не противоречившие «исконным обычаям киргизского народа, составляющим продукт его племенной, родовой и исторический жизни». Не подверженные «фанатизму», они оставались мусульманами только «по внешности». В этом меморандуме утверждалось, что у казахов нет духовенства местного происхождения и государству не нужно снабжать их таковым, учитывая, что «всякий грамотный человек» может читать молитвы, что составляет «у них почти всю религиозную обрядность». Егоров заключал, что назначение официальных мулл в степи лишь усилит там ислам и тем самым будет «вредное для государственных интересов»[366].

В отличие от бюрократов в Казани, Самаре, Оренбурге, Уфе, Астрахани и повсеместно, которым приходилось соперничать с многовековой официальной исламской иерархией, степные власти воспользовались своими более широкими возможностями для разработки новых институтов и новой политики. Критики указывали на институционализацию ислама как на самое главное препятствие для «русификации» степи и «устранения мусульманских начал». Они заявляли, что только ислам стоит на пути трансформации, которую должны принести колонизация и более тесная интеграция степи и ее населения в административную и культурную жизнь империи.

С постепенным водворением в степи русских поселений и умножением русского населения, под влиянием русского управления, суда, торговли и промышленности, с распространением русских школ и особенно с введением воинской повинности, киргизы несомненно должны со временем обрусеть, и в значительной своей части прийти к оседлости и христианству.

В меморандуме рекомендовалось, чтобы предлагаемое законодательство избегало какой-либо регламентации религиозных дел казахов, следуя образцу уложения 1867 г. для Туркестанского генерал-губернаторства, которое лишало казахских мулл какого-либо «официального значения»[367].

* * *

Вопреки рекомендациям этого последнего меморандума уложение, вступившее в силу в 1891 г., стандартизировало порядок назначения мусульманских духовных лиц. Устав Акмолинской, Семипалатинской, Семиреченской, Уральской и Тургайской администраций вновь подтвердил политику ограничения числа мулл до одного на городской округ (территорию, включавшую от одной до двух тысяч кибиток), причем муллы должны были набираться из местного населения. Как указывали казахские критики, эта политика позволяла иметь лишь одного муллу на территории величиной с Францию. Общинам требовалось разрешение губернаторов на строительство мечетей, причем за их содержание отвечали только добровольно согласившиеся члены общин. В их содержании не могли участвовать мусульманские благотворительные фонды, потому что устав запрещал их на этой территории[368].

Таким образом, правительство вновь подтвердило такую меру государственного контроля, как зависимость мулл от одобрения местных губернаторов. Но подход, развитый во внутреннем меморандуме 1887 г., все равно оказал значимое, хотя и непрямое, влияние. Его формулировка проблемы религиозной терпимости соответствовала взглядам царских чиновников в степном генерал-губернаторстве: местная администрация должна заниматься религиозными делами «азиатских инородцев» не «в виде закона, а в качестве административных распоряжений, не подлежащих гласному обнародованию в установленном для законов порядке». Объяснялось, что секретность необходима, «в виду того, что всякие ограничения религиозной свободы и стеснения духовенства легко могут быть понимаемы и толкуемы, как преследование мусульманства и религиозная нетерпимость, что весьма неудобно для влияния нашего в соседних мусульманских странах восточной и южной Азии»