За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - [110]

.

Мусульманские клирики и миряне также продолжали воспринимать царскую власть как инструмент исламской ортодоксии. Местное начальство по-прежнему принимало на себя эту роль, хотя порой уже не так охотно и более скрытно. ОМДС получило инструкции направлять мусульман в уездную полицию не так часто и с бóльшим разбором. Тем не менее в 1861 г. оно попросило казанского губернатора запретить празднество (жиен) в селах губернии как неисламское действо, отмеченное аморальным поведением и легкомысленными тратами. Губернатор поддержал прошение и предписал местной полиции предотвращать такие празднования. Когда в 1884 г. один татарский крестьянин подал губернатору сходную жалобу на это «вредное для общества мусульманского гуляние», «которое не относится к „шариату“», губернатор Н. Андреевский снова приказал полиции запретить его как «вредное в нравственном отношении и разорительное в благосостоянии крестьян» и «не установленный шариатом праздник». Но когда имамы из Мамадышского уезда Казанской губернии в 1865 г. обратились в ОМДС, чтобы оно поддержало запрет мусульманским женщинам ездить на соседний русский базар с непокрытыми лицами, ОМДС ответило, что просители сами должны отговаривать женщин от нарушения шариата. В следующем году оно предписало местным жителям в случае «шариату противных поступков» искать «содействие местного начальства словесно и не письменно»[507].

Несмотря на некоторые попытки освободить бюрократию от мусульманских жалобщиков, мусульманские активисты настаивали, что государству принадлежит решающая роль в осуществлении Божьего плана, особенно когда интерпретаторы традиции приходили к выводам, по мнению единоверцев, выходившим за рамки ортодоксии. С точки зрения этих ревнителей ортодоксии, подобные движения оправдывали вмешательство государства как необходимое средство исправления тех, кто отступил с истинного пути шариата.

Главная роль государства эпохи реформ во внутриисламских спорах, возможно, лучше всего проявилась в истории группы, которая в начале 1860‐х гг. стала называть себя «Божьим полком староверческого мусульманского общества»[508]. Дердеменд Дервиш Багаутдин Ваисов объявил себя «поверенным ислама»: стараюсь силою святой науки гирфании [араб. истинное познание] образовать по Божьему народ, чрез Божие издание духовных, военных и гражданских законов и как можно между народом прекратить негодяя, соблазнителя, прелюбодея, бунтовщика и пьяницу и научаю поступать как справедливо признание Бога и Царя.

Ваисов, уроженец села Мальвино Свияжского уезда Казанской губернии и член суфийского братства Накшбандийя, возводил этот род к святому по имени Ваис, который жил во времена Мухаммеда и передал учение Пророка в чистейшем виде. Представители рода переехали в Поволжье в IX в., когда один из «воинов» принес «истинную веру» в Булгарское царство.

Ваисов собрал последователей в Казани и отстранился от городских мечетей, где муллы и ученые оспаривали его притязания. Противники издевались над ним, высмеивали и бросали в него на улицах камни. Ваисов как хранитель древней истины, основанной на более точной передаче учений Пророка, проповедовал против мусульманских клириков этого края. Он объявлял их «ваххабитами» и «еретиками», отступниками от Корана, пренебрегающими чистотой веры в угоду влиятельным людям. Ваисов носил титул «главы» (сардара) «Божьего полка староверческого мусульманского общества» и наставлял своих учеников, что полк подчиняется только шариату и отвергает местные власти и имперские законы, в том числе о налогообложении и воинской обязанности. В особенности он презирал ОМДС, называя его должностных лиц «идолопоклонниками», «раскольниками», «свиньями» и «Антихристическими собаками»[509]. Однако Ваисов решил, что его движение должно иметь статус имперского учреждения, подотчетного только Богу и императору. В 1862 г. он основал в Казани «государственный молитвенный дом», как утверждал, с разрешения Александра II.

Ваисов начал конфликтовать с официальной иерархией в начале 1860‐х гг., когда запросил у правительства государственной поддержки (и финансирования) суфийской общины (текке) в Саратове при мавзолее слепого мистика Джагфара Салихова, посвятившего его в суфийскую традицию, а иерархия не поддержала это прошение. По рекомендации официальных мусульманских клириков и Александра Казем-Бека правительство отклонило его запрос. В 1872 г. оренбургский муфтий также отказал Ваисову, который хотел работать на ОМДС в качестве правоведа. Муфтий Салимгарей Тевкелев бранил его «полную невежественность» в шариате, предупреждал правительство о его опасности «как для общества, так и лиц начальственных» и просил губернские власти запретить Ваисову выезд из его места жительства, чтобы тот не контактировал с другими мусульманами края. После неоднократных конфликтов Ваисова с ОМДС судьи безрезультатно апеллировали к МВД, прося поместить его в исправительное заведение на четыре месяца за нарушение шариата и царского закона о запрете «распространения ложных слухов» (статья 933 Уложения о наказаниях) – эта мера часто применялась против тех, чье поведение ОМДС считало неортодоксальным