За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - [109]
Рынок знаний имперского права распространялся вместе с коммерческой книготорговлей. Мусульмане не всегда сами печатали соответствующие справочники и руководства, но издатели стремились удовлетворить их спрос. В 1898 г. в Казани был опубликован неофициальный сборник законов, относящихся к мусульманскому «духовенству» и школам. Его издатель советовал читателям вспомнить статью 45 первого тома «Свода законов», где говорилось: «все подданные Российского государства пользуются повсеместно свободным отправлением веры и богослужения по обрядам ея». Таким образом, этот сборник был «необходим» для ахундов, мулл, учителей медресе и мектебов, потому что он «раскрывает требования закона и разъясняет обязанности и обширные права, дарованные русским Правительством, почему к нему со стороны мусульман должна выражаться постоянная и беспредельная признательность»[502].
Эти прошения, копируемые и циркулирующие по всему краю, апеллировали к царскому законодательству и защищаемым им «правам» и «привилегиям». Для представителей многих общин новый языковой закон означал разрыв с правами и привилегиями той «свободы вероисповедания», которой пользовались они и их предки. В течение трех веков с тех пор, как предки жителей села Шугур в Самарской губернии вступили «под покровительством Российской Империи», они всегда «пользовались свободою веры, без малейшего со стороны кого-либо стеснения». Автор прошения Хайретдин Мавлютов, чьи устные слова записал один житель села, отсчитывал начало притеснений этих древних прав с учреждения «Противомусульманского миссионерского отделения» Казанской духовной академии, которое посвящало статьи и целые книги нападкам на «смирных и вечно покорных соседей своих татар мусульман». Мавлютов ссылался на первый «Противомусульманский сборник» 1873 г., который, по его словам, разгневал мусульман тем, что предлагал ввести обучение на русском языке как средство раскрыть заблуждения мулл. Мавлютов объяснял гнев своих единоверцев, цитируя слова третьей суры Корана против выхода из ислама, виновный в котором осуждался: «в будущей жизни он будет из числа несчастных». Он также жаловался, что сходство языка «Сборника» и царских указов – от 1870 г. (о расширении юрисдикции Министерства просвещения) и новейшего от 1888 г. – произвело на мусульман «удручающее впечатление». Мавлютов добавлял, что новый закон противоречит шариату. Подобно тысячам других мусульман, которые боялись отступничества и гибели религии, Мавлютов заявлял, что языковое требование оставило их «отталкивающими от религиозности»[503].
Эта кампания повсеместно политизировала мусульманские села и кварталы, однако не следует переоценивать консенсус, порожденный столь широкомасштабной оппозицией языковому закону. Последний поставил в неловкое положение тех мусульман, которые уже выучили русский язык или выступали за его изучение. Мулла из Тетюшинского уезда в письме к казанскому губернатору просил защиты от «насильственной расправы» со стороны общины его мечети. Прихожане, которых мулла назвал «фанатическим обществом», угрожали сместить его с должности, поскольку он отказывался подписать их резолюцию против закона. Мулла объяснял, что он уже окончил курс подготовки учителей русского языка, «зная хорошо громадного значения русского языка, и даже имея в виду необходимость, оного для нас русским магометанам с точки зрения обще-образовательного, а также при ежедневных сношениях наших с русскими, как обще-употребительного господствующе-национального и наконец как Государственного, имеющего все мирное значение, языка с точки зрения политической…»[504].
Поскольку мулла сопротивлялся, прихожане не позволили ему посещать мечеть, так что он не мог возносить молитвы за царя и императорскую фамилию. Крестьяне даже заклеймили его как «отступника от Магометанской веры»[505].
ХРАНИТЬ ИСТИННЫЙ ПУТЬ ВО ВРЕМЕНА ГРЕХА
Подобные призывы к сохранению неприкосновенности ислама перед лицом законов о русском языке и других новых форм государственного вмешательства не означали полного разворота религиозных споров в общинах мечетей прочь от государственных институтов и имперских законов. Мусульмане скорее стремились выговорить новую роль государства в процессе формирования и полицейской охраны границ мусульманской общины, взывая к принципам веротерпимости и автономии религии. Несмотря на закрытие мечетей, притеснение служителей религии и слежку за ними, отказы в выдаче виз для хаджа и периодические слухи о широкомасштабной кампании крещения, мусульмане по-прежнему апеллировали к государству и его полицейским органам, когда стремились реализовать конкурирующие представления о Божией воле и коллективных обязательствах исламской общины. Государство со своей стороны по-прежнему обращалось к мусульманским клирикам как внутри, так и вне официальной иерархии, за религиозной легитимацией повседневного администрирования империи. Оно также продолжало предоставлять мусульманам площадки для разрешения религиозных споров. Хотя Санкт-Петербург отказался от поддержки официальной исламской иерархии в степи и Туркестане, он, как и прежде, старался организовать подобные иерархии в других местах. В 1872 г. государство учредило отдельные административные органы для суннитов и шиитов в Закавказье
