За окнами сентябрь - [73]

— Открыто! Входите!

Послышались быстрые шаги, в комнату вошла Шурка. Вид у нее был неблокадный: в добротном пальто, белом пуховом платке, оттенявшем черные глаза и румяные от мороза и несокрушимого здоровья щеки, она казалась еще красивее. Она на секунду задержалась в дверях, стараясь в неверном свете коптилки разглядеть комнату, потом бросилась к Римме, расцеловала ее и, счастливо улыбаясь, заговорила:

— Живая? Смотри-ка, живая! Ну, слава богу! А мужик твой? Мамаша-то где?

Римма тоже обрадовалась и ответила встречным вопросом:

— А ты куда девалась, пропащая душа? Уж не знала, что и думать.

— В августе враз на окопы отправили, — затараторила Шурка, — стучалась вам сказать — никого! А как вернулась — вовсе пусто. Хозяева мои, видно, вакуировались, у вас обратно не открывают, ну все, думаю, либо померли, либо уехали куда. Я на комнату замок навесила и в общежитие к девчатам из ПВО перешла. — Она помолчала, потом таинственно улыбнулась и, опустив глаза, сообщила: — А теперь замуж вышла за большого начальника.

— Как… замуж?! — ахнула Римма. — Значит, Валерий…

— Типун тебе на язык! — рассердилась Шурка. — Валерочка письма шлет. Да не замуж я, а так… — она неопределенно повела плечами. — Он тоже несвободный, у него семья вакуирована. Ну, что смотришь? — накинулась она на Римму. — Думаешь, Валерке легче будет, если я тут сдохну? В каждом письме пишет: «Береги себя. Если с тобой что случится, мне не жить».

Выходило, что «замуж» она пошла ради мужа. Помолчали.

— Не могу я одна… — Шурка коротко всхлипнула. — Режь меня — не могу! А мой начальник так любит… — она поискала выражение, — красиво! Знаешь, как зовет? «Бриллиант ты мой необделанный»!

— И ты его полюбила? — Римме хотелось найти хоть какое-нибудь оправдание ей.

— Пожалела, — снисходительно ответила она. — Пожилой совсем, хиловатый, но не противный мне, а так вежливый, тихий, очень культурный.

— А о Валере думаешь? — жестко спросила Римма.

— Ой, не могу! — вскрикнула Шурка. — Как вспомню — все отымается… Был бы он тут, разве б я посмотрела на кого? А он, как тот журавль в небе, — прилетит ли когда?

Жила она теперь у своего «начальника», которого почтительно называла «Иван Филиппыч». Где и каким начальником он был, она не знала — видимо, он не посвящал ее в свои дела.

— Машина при ём и водитель Жора, — объяснила она.

— А почему он не на фронте? — Римма уже ненавидела этого «начальника» — пристроился в городе, спровадил семью, развлекается с женой фронтовика.

— Командованию виднее, — ответила Шурка чужими словами, — бывает, съездит по заданию и обратно. Ты приходи, посмотришь, как живу. На Петроградской я теперь, на Большом, и телефон у меня есть. Вот, — она вынула из сумки бумажку, на которой четким мужским почерком были написаны телефон и адрес. — А ты мне свой напиши…

— Я не приду, — сказала Римма, отдавая бумажку.

— Брезгуешь?

— Сил нет по гостям ходить.

Шурка оглядела комнату и спросила:

— Ты чего на улицу носишь?

Римма показала висящую в углу шубу. Шурка нашла внутренний карман, сунула туда бумажку, объяснив:

— Может, где близко будешь, так зайдешь.

Она собралась уходить, но остановилась:

— Гостинец тебе принесла, чуть не забыла, — вынула сверток, развернула — в нем были селедочные головы и хвосты.

— Не надо, Шура, оставь себе. — Римме не хотелось брать у нее, но от запаха селедки рот наполнился голодной слюной, она сразу представила, какой отличный суп можно сварить из этих голов, добавив только половину крупы и лавровый лист. У нее даже мелькнуло слово «селянка».

— Бери, бери, — говорила Шурка, радуясь произведенному впечатлению. — Мне хватает.

В темной передней, когда Римма на ощупь открывала дверь, она тихо попросила:

— Не суди. Так уж стихийно сложилось положение.

Это тоже были чужие слова. С площадки она весело крикнула:

— Ты заходи. Ждать буду! — и быстро сбежала вниз.

На следующее утро Римма, как всегда, пришла в Александринку. Дежурный член комиссии начал распределять, кто куда поедет, но тут быстро вошел молодой лейтенант в полушубке, перетянутом портупеей, и с ходу напористо заговорил:

— Товарищи, я с передовой. С самого переднего края: триста метров — фрицы. Два месяца сидим, в землю зарылись — ни одного нового лица. Товарищи артисты, очень просим приехать. У нас безопасно, хорошо замаскированы, фашист лупит — нам никакого урона. А ехать плохо. Честно скажу. Все дороги простреливает. Лесом поедем, а там, сами понимаете, не асфальт — пни, колдобины. И снаряд зацепить может, гарантий не дам, но надеюсь — проскочим. Командир очень просит. Вот, — он протянул бумагу члену комиссии и по-мальчишечьи прибавил: — Обещал расстрелять, если артистов не привезу.

Член комиссии сказал:

— Назначать не буду. Есть желающие?

Желающими оказались все. Лейтенант растерялся:

— Мне столько не взять. Ехать надо лежа, сидя опасно. Человек бы семь-восемь… Кто помоложе, посильнее… Чтобы в порядке доставить…

Быстро составили бригаду: молодая певица — прекрасное меццо, аккордеонист, характерная танцовщица, чтец, жонглер и Римма с партнером.

Лейтенант вывел их к грузовику, закамуфлированному под зимний лес, открыл задний борт, заботливо одел в привезенные полушубки и аккуратно, как карандаши в пенал, уложил их на дно грузовика, устланное еловыми ветками, сверху прикрыл тоже ветками, закрепил борт, весело крикнул: «Поехали! Если что — стучите по кабине». И они тронулись.