За окнами сентябрь - [50]

Вера молча пожала плечами.

— Из-за меня? — добивалась Таня.

— Во всяком случае, в большой мере.

— Какой я дурой была! — вздохнула Таня. — Была бы ты сейчас замужем, мне было бы куда спокойнее.

Вера усмехнулась: Танька верна себе — не о ее счастье печется, а о своем покое.

— А с отцом ты разошлась из-за него?

— Отец ушел от меня.

— К этой финтифлюшке? — возмутилась Таня. — Ну папенька!.. — И, помолчав, задумчиво сказала: — Я совсем иначе все понимала… Почему ты не поговорила со мной тогда, не объяснила? Я бы…

— Бы, бы, бы! — прервала ее Вера. — За голову иногда хватаюсь от этих «бы»! А жизнь — не магнитофонная пленка: не сотрешь, заново не напишешь.

Уезжая в этот раз, Таня простилась с несвойственной ей нежностью и пообещала:

— Я теперь часто буду писать, много, и… пора нам возвращаться.

Злополучную сумку Таня «забыла», но Вера, не умеющая менять своих решений, немедленно послала ее вслед бандеролью. Танька, очевидно, обиделась, долго молчала, а затем все пошло по-старому. Только к отцу у нее появилась открытая неприязнь.

«Как там «корифей науки» попрыгивает?» — иногда саркастически справлялась она.

Павел в конце концов защитил докторскую, и вскоре его назначили заведующим лабораторией.

После переезда на новую квартиру Вера виделась с ним очень редко. Жизнь разводила их все дальше и дальше. Он был очень занят, ездил на какие-то совещания и симпозиумы, — видимо, отвык от нее, потерял интерес.

Однажды приехала Лида узнать, согласна ли Вера на официальный развод. В рыжем парике и пятнистой шубе под леопарда она чувствовала себя шикарной, неотразимой, принимала эффектные позы и, утомленно прикрыв подведенные веки, цедила:

— Мне лично это необязательно, но Павлу, в его нынешнем положении, необходимо иметь безупречную личную жизнь. Придется узаконить наши отношения.

— Пожалуйста! — ответила Вера. — Узнайте, что нужно написать или подписать, а я — в любое время.

Но никаких действий за этим не последовало. Очевидно, это была инициатива Лиды. А через некоторое время появился и Павел. Большой, тучный, в хорошем костюме и модном, широком галстуке. Пахло от него «Шипром» и коньяком.

— Какой вальяжный! — развела руками Вера. — Но мастодо-онт!.. Вальяжный мастодонт!

— От тебя услышишь доброе слово! — засмеялся Павел. — А ты все такая же субтильная. Диету держишь — ничего не ешь?

— Главным образом не пью, — со значением ответила Вера.

— Немного для куражу принял… Темка очень щекотливая…

Он ходил по комнате, шумно дышал и непривычно гаерским тоном говорил:

— У тебя мило. Интеллигентное помещение… Можно так сказать? И ландшафт недурен… Вот в Швейцарии ландшафты — закачаешься! А ты еще вполне… Как говорится, «куды с добром»!.. Вполне прекрасная дама. Как насчет пажей-рыцарей?

— Сядь. Утихни, — приказала Вера.

Он послушно сел, закурил и затих.

— Ты зачем пришел?

— Плохо мне, Веруся, — грустно сказал он, — не состоялась жизнь.

— Чего тебе не хватает? — удивилась Вера. — Доктор наук, заведуешь лабораторией…

— Никудышный я завлаб, — прервал он, — идеешек маловато, характера нет… Терпят, потому что удобен. Никому не мешаю, со всеми в мире… Не уважаю себя! Как это у Фонвизина? «Честнее быть без вины обойдену, нежели без заслуг пожаловану».

— «Без вины обойдену» тоже не сладко, — заметила Вера.

— Но хоть не муторно, — возразил он. — Да я не об этом. Что уж тут! Год до пенсии как-нибудь дотяну. Я к тебе за советом… На твой суд… Только ты без иронии… Отнесись серьезно.

— Слушаю внимательно.

— Совестно сказать: надумал жениться.

— Свежие новости! — воскликнула Вера. — Я же сказала Лидии…

— Не на ней. Аспирантка у меня есть. Славный человечек, чистый. Мать-одиночка. Ребятенок у нее трехлетний… Дедом меня зовет… Некрасивенькая, зато романсов не поет… помолчать может… ходит в темненьком — глаза отдыхают… Так мне около нее хорошо, покойно…

— Неужели ты решишься ломать жизнь? Начинать все заново? — всплеснула руками Вера. — У тебя хватит сил? В твоем возрасте…

— Нужно же человеку хоть под старость чуток счастья! Я ведь не знаю, какое оно… Не нюхал… А ты знаешь? — неожиданно спросил он.

Вера на секунду замолчала, вспоминая свое недолгое счастье. Как передать словами то ощущение полноты жизни, душевного подъема?

— Не знаю, Павлуша, — вздохнула она, — у каждого свое счастье… Я бы даже сказала — в каждом возрасте свое…

— А ты? Как ты понимаешь? — настаивал он.

— Раньше мне казалось — исполнение желаний вовремя, а сейчас… сейчас — быть нужной… Знать, что кому-то лучше оттого, что я есть.

— По-моему, «в яблочко»! — подхватил Павел. — Я им нужен, им будет лучше.

Он встал и, чуть покачиваясь, заходил по комнате, утирая влажный лоб.

— А она к тебе как? — осторожно спросила Вера.

— Говорит, лучше человека не встречала. Тоже не каждый день слышал. Мальчишка умилительный… отцом буду… Своих не сумел… Кстати, как они там?

— О них сейчас совсем некстати! — оборвала Вера. — А в институте шума не будет?

— Ну, снимут! Не потеря для науки! И без хлеба не останусь. Пойми, это мой последний шанс… Как ты считаешь? Что скажешь? — умоляюще посмотрел он на Веру.

— Желаю тебе… поймать синюю птицу…

— Значит, ты — за? — переспросил он и сразу сорвался уходить, засуетился, прощаясь, а в передней, уже одетый, остановился и надолго замолчал. То ли его развезло, то ли задумался.