За окнами сентябрь - [48]

Петька трогательно заботился о бабушке, не брезговал самыми тяжелыми, неприятными сторонами ухода, был неизменно ласков, терпелив с ней. Не пугался, как Вера, когда бабушка светским тоном говорила ему:

— Я вас где-то видела. Мне очень знакомо ваше лицо.

— Виделись, бусенька, виделись, — добродушно отвечал Петька, — за последние двадцать пять лет случалось. Ты давай жуй!

Бабушка умерла. Прилетевшая Таня, сказав казенное «отмучилась», деловито занялась печальными приготовлениями. После похорон они втроем сидели в Вериной квартирке. Вера ощущала ту страшную пустоту, которая и является, очевидно, горем.

Она никогда не задумывалась, любит ли она мать. Просто всю жизнь заботилась о ней, ограждала от неприятностей, часто раздражалась, иногда обижала. Мать никогда не была для нее опорой, а в последние годы стала тяжелым бременем, тем не менее Вера чувствовала себя осиротевшей, потерянной, будто вынули стержень, державший ее.

— Ма, возьми себя в руки, — рассудительно говорила Таня, — нельзя же так! Это была уже не жизнь для нее. И все мы смертны.

Петька молчал, стискивал дрожащие руки — его бил озноб.

Три дня они прожили вместе, чувствуя прежнюю родственную связь. Слушая, как дети вспоминают бабушку, а вместе с нею свое детство, юность, Вера думала: «Какими счастливыми мы были и как мало понимали, ценили это».

— Бегу домой, — грустно вспоминал Петька, — и всегда буся в окне. Ждет. Потом накричит. Для порядка. Сама рада-радехонька, что я пришел. Хорошо мы тогда жили.

Таня улетела. Петька вернулся к себе домой и пропал. Вера осталась одна, с удивлением чувствуя, что мать «поселилась» в ней. Она ловила себя на материнских интонациях, жестах, неотступно ощущая ее присутствие. Веру навещали подруги, друзья, сочувствовали, утешали, звали пожить у них — нельзя ей сейчас быть одной, но Вера отказывалась: у всех свои семьи, дела, она не может обременять их своим горем, должна справляться сама.

Через несколько дней она заставила себя поехать к Петьке, посмотреть, что там делается, собрать вещи матери.

В квартире она застала чудовищный беспорядок: все двери были распахнуты, все постели разворочены — видимо, ночевало много народу. На обеденном столе, покрытом липкой клеенкой, стояли пустые бутылки, грязные рюмки, тарелки с присохшими объедками, на полу валялись окурки, в ванной было накидано скомканное белье. Петька отсутствовал.

Чувствуя отвращение, Вера обошла свое разоренное гнездо, сложила и заперла вещи матери, взяла с собой ее фотографии, кое-какие любимые ею мелочи и ушла, твердо зная, что больше она сюда никогда не придет.

Вскоре Петька появился у нее пьяным. Развалясь в кресле, еле ворочая языком, он тянул:

— Подожди, маманя… я докажу… всем докажу… ты у меня будешь как королева… Хочешь, читай свои читалочки… хочешь — отдыхай… Я для тебя все…

Вера смотрела в бессмысленные глаза сына и думала: «Вот этого не вынесу!»

Утром она жестко сказала ему:

— Если начнешь пить, забудь, что у тебя есть мать. Я порву с тобой навсегда. У меня слово крепкое.

Больше пьяным она его не видела, но и вообще видела крайне редко. После смерти бабушки Петька слетел «со всех зарубок». Беспомощная, потерявшая рассудок бабушка была для него некой нравственной уздой, он сострадал ей, чувствовал себя необходимым. Здоровая же, сильная еще мать не вызывала жалости, не нуждалась в его заботе.

Теперь, случалось, Вера месяцами не видела его, ничего не знала о нем, «с собаками» не могла найти. Появлялся он всегда неожиданно и при полярных обстоятельствах. В краткие периоды благополучия — снова учится (институт отличный, ему интересно, вероятно получит повышенную стипендию), снова работает — его сразу оценили, есть блестящая перспектива, обещают повышение. Или в острые кризисные моменты: опять без работы и никуда не может устроиться, по уши в долгах и кредиторы преследуют. Потерял паспорт, военный билет. Остался «голым», все свои вещи продал или заложил — не на что жить, теперь он в рваных ботинках, чужом пальто.

Он сидел сгорбившись, зажав между коленями руки и, поникнув головой, тихо плакал:

— Я — конченый человек…

Ощущая «нож в сердце», Вера мучительно старалась понять, как ее сияющий «маленький лорд Фаунтлерой» превратился в этого опустившегося неудачника. И, разумеется, бросалась на помощь. Не любящая и не умеющая просить, она обзванивала друзей и знакомых, униженно умоляя пристроить куда-нибудь ее Петю. С каждым разом это становилось все труднее и труднее — специальности нет, а его трудовая книжка распухла от записей и пестрела отнюдь не благодарностями. В конце концов кто-нибудь выручал. Повеселевший Петька несколько дней жил у нее, отъедался, отмывался, она снова покупала ему необходимые вещи, теперь уже без иностранных марок, подешевле — их хоть не продаст, — и он снова исчезал.

В осенние ненастные вечера, когда небо лежало на крышах, в окна сек косой дождь, а ветер раскачивал фонари и тревожные блики бегали по комнате, она не находила себе места: ей казалось, что Петя — голодный, мокрый, оборванный — затравленно мечется по мрачным лабиринтам улиц, но видела она при этом не лысеющего, огрубевшего мужчину — ему было под тридцать, — а тоненького, кудрявого, ласкового мальчика.