За окнами сентябрь - [51]

— Тебе плохо? Дать что-нибудь? — спросила Вера.

— Пусти меня домой, — тоскливо попросил он.

— Иди! Кто тебя держит?

— К нам домой… К тебе… Ты — моя жена… — прошептал он.

— Вспомнила баба, как девкой была! — с сердцем сказала Вера. — Пить надо меньше! — И, распахнув дверь, приказала: — Иди, прочухайся!

Если бы она тогда знала, что видит его в последний раз! Больше он не приходил, а через год умер. Внезапно. Во сне. Вскрытие показало обширный инфаркт.

Тогда он все-таки ушел к своей аспирантке. Ворвавшаяся как-то к ней Лида возвестила об этом:

— Бросил меня! — в ярости кричала она. — Ушел к этой шлюхе! Едемте! Вы должны вмешаться!.. Он с вами считается… Объясните ему…

— Что именно? — хладнокровно спросила Вера.

— Я отдала ему все!.. Лучшие годы!..

— Ну, не самые лучшие, — возразила Вера. — Кстати, и он вам отдал не меньше.

— Сама поеду! — взвизгнула Лида. — Я им такой бенц устрою!

— Вряд ли это вызовет у него прилив нежности к вам.

Лида зарыдала, размазывая зеленые слезы (несмотря на горе, намазаться не забыла), но, заметив, что на Веру это не производит впечатления, как-то сразу выключила слезы, умылась и, уже уходя, деловито сказала:

— Знаете что? Напишите в институт. Официально — вы жена.

— В такие игры не играю, — любезно ответила Вера. — И зачем мне это делать?

— Хоть из женской солидарности.

— Он ушел тоже не к мужчине.

На том и расстались.

На гражданскую панихиду Вера пошла одна. Петьку найти не удалось, а Таня ответила телеграммой:

«Лишена возможности приехать. Передай привет».

«Она совсем ошалела, — подумала Вера, — кому привет? Умершему отцу?»

Не слушая речей, прославлявших покойного (ему бы при жизни хоть частичку услышать!), Вера вглядывалась в умиротворенное лицо Павла и с грустью думала: «Был добрый, честный, несуразный человек. Прожил не очень счастливую жизнь. Добился того, что называют положением, и тяготился им. Часть жизни прожил с нелюбящей женщиной, часть — с нелюбимой».

У гроба неподвижно стояла молодая женщина в черном. Ее меловое застывшее лицо выражало такое горе, что Вера подумала: «Может быть, хоть последний год ему было хорошо?»

Лида, разумеется, устроила представление. С рыданьями и воплями она бросалась к входящим: «Смотрите, он как живой! Не верю! Не хочу жить!» Ее отпаивали валерьянкой, совали к носу ватку с нашатырем. Заметив Веру, она ринулась к ней с криком:

— Мы с вами знаем, кого потеряли!

Отстранив ее, Вера подумала: «Не много ли нас здесь собралось?» — и ушла.

Через неделю, предварительно позвонив, к ней приехала молодая женщина, бывшая на похоронах. Хрупкая, бледная, в скромном черном костюме, она держалась с тихим достоинством. Вера сразу прониклась к ней симпатией и состраданием — единственный человек, глубоко горюющий о Павле.

Женщина вручила ей сберкнижку. И Вера с крайним изумлением узнала, что, расставшись с ней, Павел открыл счет на ее имя. По взносам она поняла, что он ежемесячно вносил деньги, которые считал себя обязанным давать на детей. Делал он это до последнего дня, хотя дети уже давно были совершеннолетними. Сумма накопилась внушительная.

— Я не имею права на это, — ошеломленно проговорила Вера. — У вас ребенок…

— Спасибо, не нужно, — быстро ответила женщина, — он позаботился о нас. Вот! — она вынула из сумки еще одну книжку. — Этот вклад завещан мне.

«Как плохо я его знала!» — поразилась Вера предусмотрительности ленивого, нераспорядительного Павла.

— Лучше его человека не встречала, — тихо заплакала женщина.

А Вера вспомнила, как в последние годы, когда работы становилось все меньше и меньше, заработок катастрофически падал, а Петька постоянно «сшибал с ног», она возмущалась равнодушием Павла:

— Ему дела нет! — с ожесточением говорила она Мусе. — Родной отец! Он знает, что с Петей плохо… Согласись, это патология — такое безразличие к собственным детям!

— Ты сама говорила, что он не имеет влияния на них, — возражала справедливая Муся. — И, думаю, что в этом виновата ты.

— Я никогда ни одного дурного слова…

— Ты его в грош не ставила, они чувствовали твое отношение, невольно заражались им. И вы так давно разошлись. А от материальной помощи ты сама отказалась.

— И, видит бог, он не настаивал! За столько лет ни разу не спросил, есть ли у меня деньги, не нужно ли помочь.

— Хочешь, я поговорю с ним? — предлагала Муся.

— Просить у него?! Ни за что! Голодать буду — не попрошу!

Это было одной из постоянно терзавших ее обид.

Узнав о сберкнижке, Муся взволнованно сказала:

— Вот видишь! Он был глубоко порядочен! Ты подумай, как деликатно, не рассчитывая на благодарность, он позаботился о тебе. Обеспечил до конца дней. И любил он тебя по-настоящему, а ты… — махнула она рукой.

— Последнее слово, которое он услышал от меня, — «прочухайся», — со стыдом призналась Вера.

Поезд тащился сквозь метель, часто останавливаясь на маленьких станциях и неуклонно приближаясь к Ленинграду. Два дня поездки становились прошлым, а настоящим — пустая квартира, пустая жизнь. Так не хотелось возвращаться, что у Веры мелькнула мысль: «А не выскочить ли на следующей станции, пересесть на встречный поезд…» Но тут же с присущей ей трезвостью сказала себе: «Не из поезда надо выскакивать, а из болотной жизни. Выскочить! Вырваться! Но как?»