За огнями маяков - [41]

А за окнами все бежит назад, в невозвратную даль. Все бежит: что было, что прошло и что никогда уже не вернется… Но неужели не вернется? И родители, и Уфа, и Леночка — неужели не вернутся? Но почему все уходит? Почему бы не вернуться назад?

За окном все бежало и летело, и колеса перебирали и перестукивали на быстром ходу, и на сибирском гладком просторе вагон заносило то в одну, то в другую сторону. Теперь уж начались и горы. Слева то и дело открывался плеск бесконечной водной стихии, справа возвышались покрытые лесом скалы, иногда, впрочем, перебегавшие через пути, налево и закрывавшие от путешественников вид сверкающего озера.

Звенели и щебетали девичьи голоса, каждая из говорящих вспоминала что-то значительное в своей жизни. В их рассказы врезались и голоса спорящих Гоши и Иннокентия, отстаивающих каждый свою точку зрения на жизнь и на счастье. Ушей Олега достигал занудливый, поучающий голос конторского служащего, Иннокентия этого, и упрямая и неуступчивая настойчивость Гоши Цаплина.

От воспоминаний, похоже, Олег расчувствовался, созерцал сцепленные на своем колене руки. Но нет, это не дело — тужить, когда находишься в кругу товарищей, когда проживаешь вместе с окружающими такую интересную дорогу. Не дело, нет!

С подачи дяди Миколы о том, что скоро им предстоит проехать много тоннелей, разговор плавно перешел на них. Олег убрал руки с колен, стряхнул с себя теплившиеся воспоминания. Поднял голову:

— Братцы, анекдот вспомнил!

— Какой же ж к черту? — перебил Иннокентий. — Идет балаканье за жизнь, каки ще анекдот?

— А ты не перебивай! — встрял Гоша Цаплин.

— Не перебивай! Пусть расскажет! — поддержали девчонки.

— Давай, рассказывай! — настоял и дядя Микола.

— Ехали, значит, в поезде, в таком же вот купе четверо: юная девушка, пожилая дама, разбитной парень. Еще был там поучающий всех; ну, такой, как наш Иннокентий… То и дело всех наставлял.

— Ты ж хотел этот самый!..

— Не перебивай! — хохотнул дядя Микола.

— Ехали, ехали, и на пути у них — тоннель. Поезд вошел в тоннель, и в темноте расслышались такие звуки: сперва — поцелуй, потом — удар. Как будто кто-то кому-то влепил затрещину. И вернулся свет, и в купе установилась тишина.

И каждый исподволь стал оглядываться. И обнаружилось, что у этого у «Иннокентия» горит щека…

— К-какую чепухню н-надумал! — Иннокентий взорвался.

Девчонки захихикали, дядя Микола рассиялся на всю катушку, прищурясь, слушал Олегов сказ.

— Тут повторяюсь я: парень-то этот разбитной был чудак по натуре и выдумщик. В темноте он чмокнул себя в руку и отпустил занудливому этому… Ему, значит, отпустил оплеуху. — Пропустив мимо злую реплику Иннокентия, Олег продолжил: — И вот бабушка, блестя глазами, очками ли, подумала: «Молодец девушка. Не далась в обиду, умеет постоять за себя».

Воля вдруг рассмеялась звонко. Подруги, на нее глядя, тоже озарились улыбками.

— А пострадавший, с горящей-то щекой, соображает: «Этот шалопай, этот недоучка, — Олег подражал голосу Иннокентия, — он же в темноте нахально поцеловал ее. А она, понимаешь, ну, съездила по физиономии. И лично мне…»

Теперь хохотал Гоша. Голос-то был Иннокентия…

— Размышляла про себя и девушка: «Почему же этот веселый парень поцеловал старуху, а не меня?»

Девчонки зашлись смехом. И опять выделился Волин заливистый хохот. Ее как будто прорвало: ладошкой она закрыла себе рот, но все прыскала и взрывалась — и смех так и пролезал ей сквозь пальцы.

Иннокентий угрожающе сверкал глазами. Чтобы не стать притчей во языцех, Олег вышел из купе. Стал на проходе, в открытое окошко созерцал гладкое озеро, пересекаемое холодными полосами ряби. Понемногу он отходил от сдерживаемого внутри злого смеха. Уже и не думал о том, что оставлено в прошлом, стал прикидывать, что их ждет впереди.

Но можно ли долго думать о том, что будет, чего не видел и не знаешь? Так что скоро сбился на философию. Вот пассажиры сверхдальней этой дороги, кто они? Путешественники! Каждый из них, с неповторимой судьбой. Пожалуй, и они с Гошей тоже соответствуют такому званию, и, значит, их судьбы тоже неповторимы. Они, к примеру, спортсмены. Вот бокс для Олега все: отдал ему свои юные годы. А Гоша? Он любит спорт, но в душе путешественник. И жизнь любит — сманил же и его на свою дорогу.

Впрочем, твой спорт — это не вся жизнь, это только часть. Вся жизнь — это нечто большее. Так и узнать же ее надо, узнать…

21. Двое у окошка

Справа и слева по ходу поезда пробегают станционные поселки с базарчиками, продают на них вареную картошку, соленые огурцы, грибы, зеленый лук. И рыбу! Омуля с душком!.. И поезд трогается, и разгоняется, и набирает скорость. И целый день, даже к вечеру, прерываемые взрывным гулом тоннелей, едущие наблюдают искрящуюся гладь нескончаемого Байкала с далекими, едва видными скалистыми берегами, с заблудившейся где-нибудь у горизонта лодкой с парусом; а к ночи — бегущую по пустынному плесу, вслед за поездом, золотую лунную дорожку. Олег любит такие картинки: станет, вперится в окно, никого не замечает вокруг да около.

Воля наконец-то подошла, стала рядом с Олегом. Но тихо-тихо, еле слышно: о ее присутствии свидетельствуют только едва уловимое дыхание и восхищенные вздохи по поводу увиденных красот природы.