За неимением гербовой печати - [7]

— Вот мальчиков отведи к Антону, пусть накормит.

— А потом что? — пытаюсь я выяснить у капитана.

— Посмотрим, — неопределенно бросает он.

Мы идем с Валентиной по двору. Вокруг темно, хоть глаз выколи. Старая луна умерла, месяц еще не родился. Лес обступает сплошной черной стеной. Где-то за лесом взлетают ракеты. Подсвеченная верхняя кромка деревьев кажется вырезанной из картона. Справа по дороге надрывно, преодолевая песок, ревут машины.

Около клуни стоит полевая кухня. Два больших фонаря, оплетенных предохранительной сеткой, освещают участок перед клуней, за пределами которого ночь кажется еще непроглядней.

— Дядя Антон, — обращается Валентина к пожилому сутулому человеку в белой курточке, одетой поверх гимнастерки, — капитан приказал накормить мальчиков.

— Это те, что в батальон просятся?

Он переступает через дышло, подхватывает у стены охапку свежескошенной травы и скрывается в темноте, откуда доносится конское похрапывание и сочное похрустывание.

— Чего стоите, пристраивайтесь тут, — говорит дядя Антон, возвращаясь, — лошадкам своим травы подбросил, сейчас и вас накормлю.

Он накладывает нам по полной миске пшенной каши с жареной бараниной, и когда наклоняется к нам, я вижу его добрые усталые глаза, красные не то от дыма, не то от бессонницы. Под глазами набрякшие мешки.

Мы садимся около огромных кованых колес кухни и уплетаем молча все, что нам дали. А дядя Антон глядит на нас и ласково приговаривает:

— Проголодались значит, ну-ну, ешьте как следует. На войне такое дело — поел и хорошо, когда там придется еще. Каши-то добавить? Не стесняйтесь.

Я ел и думал о том, что где только не случалось находить кормильцев во время войны.

Не хлебом единым жив человек. Так было всегда, даже во время войны, когда люди умирали от голода.

В поисках хлеба насущного много всякого довелось пережить и узнать людей, которые тогда особенно проявлялись. Были такие, что вырывали у тебя последний кусок, другие — отдавали последний, не оставляя себе ничего.

Итак… несколько отступлений.

О ХЛЕБЕ НАСУЩНОМ

1. НАЧАЛО

22 июня на рассвете, когда загремело, выскочили из дому в чем пришлось. Мама с сестрой в летних платьях, а я — в сандалиях на босу ногу и тюбетейке. Мама прихватила еще чемодан, но что там было, не знаю, потому что мы вскоре бросили его в подвале дома, куда прибежали. Чемодану этому суждено было сыграть роль в судьбе некоторых людей, но об этом позже.

Отец сказал, чтобы мы скорей шли туда, где жили сотрудники управления.

— За каждым заезжать не будем, если что, — крикнул он на ходу и исчез.

Около спортзала «Строитель» промелькнули немногочисленные фигуры красноармейцев. Пригибаясь, с оружием в руках они завернули за угол и скрылись из виду.

До сей минуты мы еще по-настоящему не отдавали себе отчета в происходящем. Мной владело странное любопытство, охватывал хмельной мальчишеский азарт, как будто это была не война, а гигантская инсценированная игра, наподобие той, что минувшей зимой проводилась в школе. На ум лезли слова из песни «Если завтра война», в которой «завтра» выглядело, как неопределенное «когда-нибудь».

Едко пахло пороховым дымом, обволакивавшим улицу. Мне не терпелось натянуть противогаз, и все время я спрашивал маму, не газы ли это. Почему-то перед войной предполагалось, что противник в первую очередь применит газы. Все от мала до велика исправно посещали курсы ПВХО.

Покинув сейчас дом, мы могли забыть что угодно, только не противогазы. Они висели у нас на боку, и мы готовы были каждую минуту натянуть их, отлично зная, как это делается; а как поступить, когда вокруг и справа, и слева, и над тобой все загремит и будет рушиться, — не знали. И бежали сломя голову. Дедушка и бабушка, которые на прошлой неделе приехали к нам в гости с Украины, едва поспевали.

У дедушки никуда не годилось сердце, он задыхался, но старался не отстать от нас, отворачивался, чтобы мы не видели, как ему тяжело идти. Дедушка у нас был тихий, сдержанный и очень терпеливый человек. В противоположность бабушке, женщине вездесущей и шумной.

В том, что дедушка у нас терпеливый, мы убедились через полчаса, когда немцы обстреляли нашу машину и мы занесли его, смертельно раненного, в чью-то квартиру. Он не жаловался и почти не стонал. У него был пробит осколком бок, и он только говорил, что ему не хватает воздуха.

Еще мгновенье и мы бы успели уехать, но на шоссе появились немцы, они поставили на перекрестке пушку и открыли огонь. Снаряд упал рядом, машину качнуло, посыпались стекла. Первым выскочил шофер. Мы растерянно замешкались, и это нас спасло.

Второй выстрел услышали отчетливо, хотя он был не слишком громким. Инстинктивно присели, съежились и, когда раздался взрыв, увидели, что стреляли не по нашей машине, а по той, что вслед за нашей подкатила и встала на противоположной стороне мостовой.

Мы выбрались из машины. Сестра зачем-то тащила чемодан, который был пробит в нескольких местах осколками.

Шофер лежал в палисаднике перед домом, разбросав руки, светло-зеленая трава вокруг него была забрызгана кровью. Бабушка причитала над дедом, мама, всегда сдержанная и волевая, глядела безумными глазами, из горла у нее вырывались сдавленные, похожие на стон рыдания.