За Москвой рекой. Перевернувшийся мир - [27]

Одной из главных проблем для нашего отдела в то время была следующая: что делать с размещенными в Европе семью тысячами единиц тактического ядерного оружия. Никакой определенной политической линии, касающейся контроля над их использованием, не существовало: один американский командир центрального фронта в Германии как-то сказал моему коллеге, что, если красные все же «появятся из-за холма», он взорвет свое оружие. Пока английские, немецкие и американские официальные лица бились над тем, как исправить неудовлетворительное положение дел, сам я в основном занимался подготовкой конференции по вопросам европейской безопасности, а также работал над предложением начать переговоры с Варшавским пактом о сокращении обычных вооружений — так называемом взаимном и сбалансированном сокращении вооружений. Способность НАТО выработать здравую позицию для переговоров по этим проблемам серьезно подрывалась страхом, что начни мы переговоры по любой из них, дьявольски коварные Советы разнесут нас в пух и прах. Они расколют НАТО и в конце концов добьются официального признания Западом своей империи в Восточной Европе. Американцы, исполненные отвращения, отправятся восвояси, а Европа вновь окажется жертвой собственной глупости, во власти русского могучего «катка».

Я полагал, что подобная оценка крайне преувеличивает искусство Советов в ведении переговоров, а также силу советской позиции внутри страны и в советской империи. Я вовсе не был уверен, что переговоры принесут Западу большую выгоду, но в то же время не считал, что они могут представить серьезную опасность, если мы должным образом поведем себя. Однако добиться признания такого рода идей было нелегко. Когда в 1973 году я провел семинар по этому вопросу в Национальном колледже обороны, один офицер ВВС напустился на меня, утверждая, что я не понимаю катастрофической слабости позиций НАТО в Европе. «Русские, — увещевал он меня, — могут использовать свою новую воздушно-десантную дивизию, чтобы внезапно захватить франкфуртский аэропорт, и у нас не будет сил, чтобы выбить их оттуда». «Но они этого не собираются делать», — возразил я. «Откуда вы знаете?» — спросил он. Рассуждения такого рода лежали в основе западного анализа советской угрозы на всем протяжении «холодной войны».

На самом деле битыми оказались Советы, как на переговорах о европейской безопасности, кульминацией которых была конференция в Хельсинки в 1975 году, так и в вопросе о заключении соглашения об обычных вооружениях, которое было подписано в Вене в 1990-м после многих лет, потраченных впустую. Оба результата превзошли то, что я мог себе представить в 1970 году.

Накануне победы г-жи Тэтчер на выборах 1979 года я был главой штаба политического планирования в Форин Оффис. В порядке подготовки, которую проводят все отделы Уайтхолла во время избирательной кампании, я написал доклад об отношениях между Востоком и Западом для нового министра иностранных дел, кто бы им ни оказался. И назвал Советский Союз «военным гигантом, но при этом политическим, социальным и экономическим пигмеем». В этом и последующих документах я утверждал, что страх Запада перед Советским Союзом преувеличен. В Африке, Азии и Латинской Америке Советы зарываются. Их экономическая система неустойчива. Громадная по численности и вездесущая тайная полиция — признак слабости, а не силы. Советское правительство боится собственного народа. В 1962 году оно подавило бунт в Новочеркасске, прибегнув к кровопролитию. (В разговоре со мной Виктор Луи как-то заметил, что правительство никогда не может быть уверено, что в следующий раз солдаты станут стрелять.) По контрасту с этим положением западный альянс находился в хорошей форме. В разумных пределах уверенный в себе Запад, считал я, сможет успешно справиться с советской угрозой. Мои коллеги находили эти суждения самоуверенными. Никакого заметного влияния на образ мыслей официальных кругов они не имели, и не похоже было, что в тэтчеровскую эру их ожидает успех.

Однако я недооценил Тэтчер. В начале 1980 года ее личный секретарь, Майкл Александер, убедил ее принять участие в дискуссии о России с группой экспертов Форин Оффис. Вначале она заартачилась («Форин Оффис… Форин Оффис… А они-то что знают о России?»). Однако смягчилась и 7 февраля 1980 года в первый и, возможно, единственный раз она пересекла Даунинг-стрит и вошла в нарядный кабинет лорда Каррингтона.

Наша команда состояла из меня и Кристофера Маллаби, который недавно возвратился в Лондон после пребывания в качестве главы политического отдела английского посольства в Москве. Перед тем как г-жа Тэтчер прибыла в его кабинет, лорд Каррингтон дал нам несколько настойчивых советов. Если мы будем с ней не согласны, мы должны довести это до ее сведения, а если она попытается не дать нам вставить ни словечка, надо ее перекричать. Почти с первой же минуты, как она вошла в кабинет, г-жа Тэтчер начала монолог о советской угрозе. Однако она была вся внимание, как это с ней случалось, когда она была по-настоящему заинтересована (как бы переключая в этот момент какую-то внутреннюю зубчатую передачу). И на этот раз произошло то же самое, как только Кристофер приступил к блестяще обоснованному анализу нынешнего состояния Союза. После того как он перечислил экономические, технологические, социальные и политические трудности, с которыми сталкивается Советский Союз, она заметила, что, если Советский Союз действительно находится в столь опасном положении, значит, система в скором времени рухнет. «Нет, нет, — поспешно возразили мы. — Дело обстоит совсем не так. Внутри советского общества пробиваются ростки перемен. Со временем система может стать более демократичной и менее экспансионистской. Однако это произойдет нелегко, пока партия и ее аппарат репрессий остаются в целости».