За линией фронта - [47]

Улица по-прежнему пустынна. Медленно падает редкий снежок. Полная луна заливает голубым светом молчаливые домики.

Подхожу к Леу.

— Вы будете говорить с патрулем по-немецки?

— Конечно.

— Переводчика Ларионова ко мне! — приказываю я, хотя мы с ним ни о чем не договаривались и я прекрасно знаю, что Ларионов кончил всего лишь три класса сельской школы.

— Дай свой пистолет, Ларионов… Слушайте, Леу, — говорю я, на ходу проверяя оружие. — Патрулю скажете, что мы офицеры из Севска, и назовете пароль. Ни одного лишнего слова и жеста. Иначе Ларионов выпустит в вас всю обойму… Пистолет в порядке, Ларионов. Для верности возьми мой маузер — он никогда не подводил… Поняли, Леу?

Впереди, из переулка, выходят четверо вооруженных и поворачивают в нашу сторону. Очевидно, патруль.

Мы замедляем шаг. Патруль тоже не торопится.

Шагах в десяти от нас патруль останавливается. Теперь уже можно отчетливо разглядеть: трое полицейских и один немец.

— Кто идет? Пароль? — окликают нас по-русски.

— Комендант Леу. Со мной офицеры из Севска… Юнкерс.

— Крест… Проходите.

Патрулирующие попарно становятся по обе стороны тротуара. Мы медленно идем между ними. Неожиданно немец что-то спрашивает. Ларионов вплотную подвигается к коменданту. Леу коротко отвечает. Немец и полицейские, вытянувшись, козыряют. Не торопясь, идем дальше. Пронесло!

Патруль продолжает стоять. Судя по рассказам Волчка, дом Онцева рядом. Патруль может помешать.

— Слушайте, Леу, — говорю я. — Сейчас же прикажите патрулю следовать в комендатуру и ждать вас. То же самое немедля передать всем патрулям.

Леу отдает приказ. Патруль тотчас же сворачивает в переулок.

— Пришли, — и Леу останавливается у небольшого домика с палисадником.

— Точно, — подтверждает Васька.

— Вы, Леу, стучите в окно, — говорю я, — и называйте себя. С вами по-прежнему офицеры из Севска. Когда откроют дверь, оставайтесь у крыльца.

Леу послушно стучит. За дверью женский голос спрашивает, кто пришел. Леу отвечает, что ему приказано.

— Сейчас… Сейчас, — слышится за дверью.

Проходит минуты три — никто не отворяет.

— Что это значит, Леу? — спрашивает Пашкевич.

— Мадам Онцева привыкла встречать гостей в должном туалете, — криво улыбнувшись, отвечает Леу.

Проходит еще минуты три. Дверь, наконец, открывается. Мы входим в темные сени. В комнате горит лампа и освещает стоящую на пороге статную пышную блондинку лет сорока. На ней вечернее платье — черное с яркими желтыми цветами.

Женщина отвешивает нам жеманный поклон и, кокетливо улыбаясь, быстро тараторит:

— Милости прошу, дорогие гости. Извините, что заставила вас мерзнуть, у нас небезопасно. В лесу бродят партизаны. Мой муж называет их «живыми трупами». Не правда ли, остроумно? А я с детства не люблю лягушек и мертвецов: холодные, скользкие, бр-р-р… Простите, заболталась. Прошу вас.

Мы с Ревой входим в комнату. Женщина пристально оглядывает нас.

— Мадам Онцева, разрешите представиться, — торжественно говорит Рева. — Перед вами настоящие живые трупы. Без всякой подделки.

Женщина смотрит на меня расширенными от ужаса глазами и в обмороке падает на пол.

В соседней комнате слышна какая-то возня. Бросаемся туда. Наклонившись над кроватью, высокий широкоплечий мужчина шарит под подушкой.

Рева, Богатырь, Пашкевич наваливаются на него и с трудом связывают руки. Онцев кричит, и Рева затыкает ему рот первой попавшейся тряпкой.

Вызываю Ларионова.

— Немедленно сани сюда!

— Бугай, настоящий бугай, — ворчит Рева, поглаживая ушибленный в борьбе бок. — Пока сани подадут, его надо запаковать поаккуратнее.

Павел внимательно оглядывает спальню. Быстро сбрасывает простыню и распарывает одну сторону перины. По всей спальне разлетается белый пух.

— Да ну тебя к черту! — отряхивается Пашкевич.

— Потерпеть придется, товарищ прокурор. Ну як же можно господина Онцева без верхней одежды на мороз выносить? Бронхит может получить господин Онцев. Нехорошо…

С трудом засовываем Онцева в перинный чехол, на добрую треть еще полный гагачьего пуха. Сани уже у крыльца. Онцева выносят. Я задерживаюсь с Ларионовым в первой комнате, где на полу неподвижно лежит Онцева.

— Останешься здесь сторожить дамочку. Если придет в себя и начнет кричать — покрепче заткни рот. Как только услышишь автоматные очереди, уходи в лес, на то место, откуда мы вошли в Суземку. Если не найдешь нас в лесу, ищи в Челюскине, у Григория Ивановича.

Выхожу на улицу. Застоявшаяся лошадь нетерпеливо перебирает ногами. Верхом на перинном чехле торжественно восседает Васька.

— К Мамоненко? — спрашивает он. — Трогай.

Мороз крепчает. Снег громко скрипит под ногами. Улица по-прежнему пустынна. Где-то далеко кричит петух, ему отвечает второй, третий, и в Суземке начинается петушиная перекличка.

Волчок с трудом заставляет горячую лошадь идти шагом. Перинный чехол под ним шевелится.

Подходим к дому с синими наличниками. Нам открывает сам Мамоненко — высокий крепкий старик с окладистой бородкой.

Отрекомендовавшись начальством из Севска, грозно набрасываюсь на него:

— Собрал теплую одежду? Где она? Почему задание не выполнил?

— Да как же не выполнил, господин начальник? — спешит оправдаться Мамоненко. — Двадцать полушубков, семнадцать пар валенок у меня в амбаре лежат. Остальные через два дня соберу и вам представлю.