За линией фронта - [49]

— Разрешите доложить, товарищ комиссар. Весь немецкий гарнизон дезертировал. «Лучше, — сказали, — в дезертирах ходить, чем угодить прямо на виселицу за пропажу начальства». Полиция разбежалась. Я вскрыл немецкие склады, мобилизовал подводы и кое-что привез…

Какое добро ввозят в Челюскин! Мешки с мукой, мясные туши, полушубки, валенки…

Часть всего этого отдаем Григорию Ивановичу: он распределит между колхозниками. Остальное поступает в ведение Ревы. Завтра мы переправим наш неприкосновенный запас на тот берег Неруссы и забазируем в тайниках, но Павлу не терпится составить опись, и он диктует Ванюшке. А тот сидит на бревне и выводит в школьной тетради:

Мешков с мукой — 6 штук

Мясных туш — 5 штук

Полушубков — 27 штук

Ящиков с гранатами — 2 штуки

Валенок — 23 пары

Ванюшка мусолит химический карандаш. Ему холодно, он то и дело вытирает рукой свой покрасневший нос, и вся его розовощекая мордашка в фиолетовых пятнах.

*

Снова густой, дремучий хвойный лес. Вокруг все бело. Снег на земле, на ветвях деревьев. Кажется — не было войны, тяжелых боев под Киевом, Брянского леса. Будто я снова в Ижевске, где прошла моя юность…

Мы с Богатырем и Ревой ходим по лесу, ищем место для землянок. Забираемся в глушь. Передо мной — на высокой елочке — свеженадломленная ветка. Она склонилась почти до самой земли своей мохнатой хвоей, и на ветке — пустое птичье гнездо.

Кто сломал ее? Зверь? Нет, конечно. Случайно проходивший путник? Зачем ему забираться в такую гущину? Это явно сделано с целью. Условный знак в лесу…

Внимательно осматриваю свежий надлом, ищу следы вокруг ели, как вдруг Рева, свернув в сторону, устремляется в кусты.

— Хлопцы! — зовет он, и по тону его голоса понимаю — волнуется Рева.

Подходим с Богатырем и видим такую же надломленную ветку.

— Ходит кто-то, — тихо говорит он.

Еще один надлом… Еще…

— Тропу прокладывает…

Становится не по себе. Враждебное чудится в этих знаках, и никак нельзя убедить себя, что, быть может, это наши друзья сделали им одним понятные метки в заповедной глуши.

Добрый час бродим мы по лесу, стараясь разобраться в этих знаках, понять их смысл, найти то, к чему они ведут, — и неожиданно натыкаемся на грузовую машину: она стоит, уткнувшись радиатором в трухлявый ствол поваленной бурей ели.

— Це ж та самая… Тишинская… С оружием, — взволнованным шепотом говорит Рева.

Невольно оглядываемся вокруг. Тихо и безлюдно.

Мы бежим к машине. Сердце бьется быстро-быстро — сейчас в наших руках будет драгоценный клад…

Иванченко прав: машина пуста. В кузове запасная камера, обрывки немецкой газеты. Бросается в глаза напечатанный жирным шрифтом заголовок — «Das Reich».

— Успел вывезти, мерзавец. Успел, — зло шепчет Богатырь.

Сердце сжимается от обиды. Ну, хорошо, пусть не мы, но как же хлопцы Иванченко прозевали грузовик?

Рева поднимает капот и начинает возиться в моторе. Машина оказалась новой марки, еще неизвестной Павлу, — и разве оторвешь нашего инженера-механика от сложной паутины проводов и трубочек, затейливо переплетенных под крышкой мотора?

Но уж, видно, такой день выдался нам — день необычных открытий: неподалеку от машины возвышается холмик, окруженный молодыми березками, а на нем свеженасыпанная могила и грубый, топором вытесанный крест.

Могила в лесу? В этой дикой глуши? Кто похоронен в ней? Наш армеец, погибший в бою с фашистами? Но почему крест?..

Нет, эта могила, несомненно, связана с машиной. Тогда почему же комья мерзлой земли на могиле? Когда Тишин говорил Павлову о грузовике с оружием, еще не было морозов. Значит, могила выросла позднее?..

Рева стоит рядом со мной и внимательно оглядывает могилу, крест, окружающие березки. Потом решительно поворачивается, застегивает шинель и быстро шагает по мелколесью.

Догоняем его уже в хвойном бору.

— Куда ты, Павел?

— К бису! Якие тут могут быть землянки?.. Могила… Знаки… К бису!..

Останавливаемся на привал у старой сосны с густой кроной и мшистым стволом. Раскрываю карту. На ней нанесена южная часть Брянского леса. Синими змейками вьются по карте Знобь и Нерусса, вливаясь на западе в Десну. Жирной черной чертой прочерчена железнодорожная магистраль Киев — Москва. Еле заметным пунктиром разбегаются во все стороны проселочные дороги. И почти вся карта, от кромки до кромки, окрашена зеленой краской — цветом глухого дремучего лесного массива. Мертвой, сухой, ничего не говорящей казалась мне тогда эта карта. Я смотрел на нее, и невольно вспомнилось детство.

В Ижевске друг моего отца, старый заводской фельдшер, однажды показал мне схему человеческого организма. На схеме было красное сердце и красная сеть артерий. Расходились по телу синие вены. Пучками тонких белых канатиков были обозначены нервные узлы. Волнистой сероватой массой лежал мозг в черепной коробке.

Какой невсамделишной показалась мне тогда эта схема: сердце не билось, кровь не пульсировала, легкие не работали. Я не поверил рисунку — человек устроен совсем иначе.

Такой же представилась мне вначале и эта карта. Лес на ней не шумел вершинами деревьев, в нем не было запаха сосны и ели, не пели лесные птицы, мертвыми лежали пунктиры дорог и черные, залитые тушью прямоугольники населенных пунктов.