За линией фронта - [48]

— Почему до сих пор у себя держишь? — не давая ему опомниться, гневаюсь я. — Немедленно грузи в сани. Будешь сопровождать в Севск.

— Ночью? — недоумевает Мамоненко. — На дорогах партизаны шалят…

— Не рассуждать! Выполняй приказание!

Жена подает мужу шубу, и он вместе с Пашкевичем выходит во двор.

За занавеской раздается шорох. Богатырь отдергивает материю. На кровати лежит молодая пара.

— Встать! Руки вверх!

Женщина вскакивает и послушно поднимает руки. Мужчина выхватывает из-под подушки пистолет, но Богатырь резким ударом выбивает его.

Мужчина становится рядом с женщиной.

— Дивись, Александр, — весело говорит Рева. — Ну, прямо молодожены.

— Молодожены, господин хороший, молодожены, — торопится подтвердить перепуганная хозяйка. — Это дочка моя. Три дня, как свадьбу сыграли.

— А муженьком где разжились? — спрашивает Рева.

— Наш он, суземский, — объясняет хозяйка. — Хоть молодой, а с большим понятием. На виду у начальства. Господин комендант его вчера главным полицаем определил…

— Это Леу, что ли? — перебивает Богатырь. — Вот и хорошо. Тебя как раз Леу ищет и никак найти не может. Одевайся и отправишься к нему.

Рева уже достал где-то веревку и крепко связывает руки новоиспеченному начальнику полиции.

— Зачем вы ему руки вяжете? — недоумевает хозяйка.

— А як же, мамаша? Горячий он у тебя: видала, как пистолетом на свое начальство замахивается?.. А ты, молодуха, руки-то опусти — неудобно ведь…

Мы выходим. В доме остается Абдурахманов с тем же заданием, что и Ларионов в доме Онцева.

Молодожена кладут на сани рядом с Онцевым. Сверху наваливают полушубки и валенки.

Направляемся к Землянке. На этот раз Леу остается в стороне. Стучит Мамоненко: по нашим сведениям, он друг-приятель Землянки.

Здесь все повторяется сызнова, и через пять минут мы выходим на улицу.

Волчок уже успел повернуть лошадь. Мамоненко и Землянка, связанные, лежат в санях. Только один Леу стоит на тротуаре, окруженный нашими партизанами. Показываю Реве глазами на коменданта — и он уложен в сани.

— Волчок! Быстро к опушке, — приказываю я. — Там подождешь нас.

Лошадь с места берет крупной рысью.

Пройдя последний дом, даю две автоматные очереди — сигнал отхода Ларионову и Абдурахманову.

Над городом взвивается ракета. Медленно падает снег. Луна низко спустилась к горизонту. Скоро рассвет.

*

Григорий Иванович встречает нас у входа в село. Он внимательно вглядывается в мое лицо и крепко жмет руку.

— С удачей, командир.

Идем по улице Челюскина. С нами приветливо здороваются колхозницы, поджидающие у своих хат. За нами гурьбой бегут ребятишки, с завистью смотря на Ваню, важно шествующего рядом с Лаврентьичем.

В хате нас сразу же сажают за накрытый стол. Мы рассказываем о Суземке. Григорий Иванович крупными шагами ходит из угла в угол. Потом подсаживается ко мне.

— Добро. Теперь Суземку надо брать. Советскую власть в ней утверждать. Понял?.. Ну, да об этом потом. Сейчас отдыхать — утомился, небось.

Только тут я чувствую, как ломит все тело. В моем распоряжении несколько часов. К полудню должен прийти Васька Волчок — я отправил его обратно в Суземку разузнать, как чувствуют себя фашисты после нашего визита. Пашкевич вернется позднее: он остался в лесу допросить нашу «покражу».

Ложусь на хозяйскую кровать — и будто в пропасть проваливаюсь…

Кто-то усиленно трясет меня за плечо. Передо мной Григорий Иванович.

— Волчок пришел? — спрашиваю я и смотрю на часы: они показывают начало пятого.

— Волчка пока нет. Товарищ Пашкевич вернулся.

Странно. С Васькой, очевидно, что-то случилось.

— Строго говоря, узнал меньше, чем предполагал, — устало докладывает Пашкевич. — Леу подтвердил, что в Трубчевске ожидается финский полк. Фашисты возлагают на него большие надежды: финны хорошо ориентируются в лесу, прекрасно ходят на лыжах, у них тренированные собаки-ищейки. Однако этот финский полк, пожалуй, единственное, что фашисты могут снять с фронта для борьбы с партизанами. Под Москвой дела у них идут неважно. Гитлер бросает туда все новые и новые дивизии, но они не продвигаются ни на шаг. Госпитали в Гомеле и Брянске переполнены ранеными. В Германии тревога…

— Со стороны Суземки движется колонна, — взволнованно докладывает Ларионов.

Выходим на окраину поселка. Спускаются зимние сумерки. Снова падает снег. В бинокль видна вереница подвод на дороге. Рядом с лошадьми идут люди.

— Кто это?

— Ванюшка! Мигом на лошадь, и к подводам, — приказываю я. — Если немцы, снимай шапку: «Приехал, скажи, предупредить, что партизаны идут на Челюскин». Только шапку, смотри, не забудь снять, если немцев увидишь.

Ванюшка мчится. Подъехав, разговаривает, но шапку не снимает. Потом неторопливо слезает с лошади и пропадает среди подвод. Лошади останавливаются. А сумерки делаются все гуще. Надо дотемна выяснить, что это за люди.

— Ларионов, на коня! Как только заметишь немцев — забирай круто влево.

Снова та же картина: Ларионов вплотную подъезжает к подводам, слезает с лошади и пропадает.

— Пойду, пожалуй, к встрече приготовлюсь, — говорит Григорий Иванович.

Не успеваю ответить ему, как вижу — от колонны отделяется всадник, и через несколько минут передо мной, лихо вытянувшись, стоит Васька Волчок.