За линией фронта - [45]

— Оружие — моя забота. Твоя — воевать.

Смотрю на хозяина и думаю, как мог уцелеть этот человек — такой властный, решительный, деятельный.

— Ты чего на меня так смотришь, комиссар? — улыбается хозяин. — Когда эсэсовцы были — в лесу сидел. Когда ушли — сюда вернулся… Приходили, конечно, полицаи. Не без этого. Дней пять назад пожаловали. Ну, я свою оборону в ход пустил. Разбежались, трусы.

— Это вы, что ли, помогли? — обращаясь к Шитову, спрашивает Бородавко.

— Нет, — улыбается Иван Иванович. — У него своя домашняя оборона.

Оказывается, у хозяина на чердаке дома, в сенях, даже в сарае хитро расставлены полуавтоматы. К спусковым крючкам привязаны шнуры. Все они сходятся в одном месте. Когда пришли полицаи, Григорий Иванович начал дергать за веревочки — и началась стрельба.

— Что было — просто ужас! — рассказывает вошедшая хозяйка… — Мой кричит: «Дергай!» Я дергаю, вокруг палит. «Дергай, кричит, чаще!» А у меня руки свело от страха, и я…

— Довольно глупости-то молоть! — обрывает Григорий Иванович.

— Кушать пожалуйте, — смутившись, приглашает хозяйка.

— Да погоди ты! Не за едой пришли — за делом. Ты лучше сбегай за Никитенко. У него, кажется, Егорин должен быть. Пусть сюда идут… Никитенко, это наш председатель сельсовета, — объясняет Григорий Иванович. — А Егорин командует райисполкомом Суземки. В подполье работает. В райкоме.

— В подпольном райкоме? — невольно вырывается у меня.

Так вот, оказывается, как легко, просто, как неожиданно связываемся мы с райкомом. Наконец-то!

— Что, обрадовался, комиссар? — улыбается Кривенко. — А он вас знает, Егорин-то этот.

— Как? Откуда?

— Да это уже его дело. Партийное. Спроси — может, расскажет.

Они приходят минут через десять. Егорин действительно здоровается с нами, словно мы давным-давно знакомы. Без всяких обиняков и предварительных прощупываний рассказывает, что Суземский подпольный райком благополучно пережил эсэсовский террор — у них не было ни одного провала. Сейчас отряд вышел из глубокого подполья и начал боевые действия: устраивает засады на большаках, рвет машины, ведет разведку.

— Рации только нет. Связаться не можем с Москвой, — сетует Егорин. — Приемник и тот дурит.

— Ну, ладно, — говорит хозяин. — Рассказывай товарищам о своей Суземке.

По словам Егорина, в райцентре напряженная обстановка. Вместо старого коменданта явился новый — какой-то Леу. Ходят слухи, будто до войны он долгое время жил в Житомирской области. Во всяком случае, неплохо говорит по-русски. Его правая рука — лесничий Онцев: с ним нередко целыми ночами просиживает Леу. Следующим по старшинству идет Мамоненко — бывший офицер царской армии и представитель теперешней гражданской власти в районе. И, наконец, ставленник Леу — агроном Землянка: ему поручено проведение какой-то «аграрной реформы» в районе.

— Вот эта четверка и готовит удар на партизан, — продолжает Егорин. — Ждет, когда явится обещанный им финский полк, чтобы дать ему все данные: тропы, наше расположение, силы. А они, судя по всему, многое знают: Онцеву и Мамоненко леса наши известны, как свои пять пальцев… Как мы их проморгали до войны — ума не приложу.

— Спустя лето по малину не ходят, — обрывает Григорий Иванович. — Убить их надо, пока финны не пришли. Вот и весь сказ.

— Как их убьешь: к Суземке не приступишься — гарнизон.

— А на кой ляд тебе гарнизон? Ты их убей, а не гарнизон. Живут они без охраны в частных домах… Тут у меня на примете есть Васька Буровихин. Толковый. Был в Суземке. Говорит: «Дайте мне трех человек — всех суземских господ перебью за ночь». Будь у меня здоровье — сам бы с ним пошел… А ну-ка, Иван Иванович, сбегай за Буровихиным… Ты сам с ним поговори, командир. История его необычная, это правда, но я уже пригляделся к нему: наш человек…

Входит Буровихин. Ему лет за тридцать. Открытое, красивое мужественное лицо. Над большими черными глазами густые брови. Потрепанная, видавшая виды командирская шинель. Такая же выгоревшая пилотка на голове. Он явно волнуется, но говорит внешне спокойно, медленно, стараясь не упустить ничего существенного, и в то же время кратко, сжато, лаконично…

…Родился в 1907 году в бедной крестьянской семье под Сарептой на Волге. Двенадцати лет остался сиротой, пошел батраком в семью состоятельных немецких колонистов Шульцев и научился свободно говорить по-немецки. Местная комсомольская организация помогла ему вырваться из этой кабалы и пойти учиться. Рабфак в Ленинграде, исторический факультет университета — и он уже преподаватель истории в одной из ленинградских школ.

Наступила война: Буровихин стал политруком роты. Его ранили в бою под Рославлем, и он пришел в себя уже в лагере для военнопленных в Брянске.

— У меня была одна мысль, — говорит Буровихин, — вырваться из плена и продолжать борьбу. Но как? Бегство исключалось: следили за каждым шагом. Тогда я выбрал такой путь: воспользовавшись тем, что свободно говорю по-немецки, назвался рейхсдейчем и потребовал свиданиях лагерным начальством. Свидание состоялось. Больше того, я был удостоен аудиенции у начальника брянского гестапо, генерала Бернса. Моя версия была очень проста. Я назвался Отто Шульцем — именем умершего сына моего бывшего хозяина-колониста. Рассказал, что при раскулачивании убежал, скрыл свою немецкую национальность, принял русскую фамилию Буровихин и под этим обличьем благополучно жил до войны. Хотел в первом же бою перейти к своим сородичам, но был ранен и оказался в лагере. Теперь готов служить «великому фюреру», благо свободно владею русским языком.