За линией фронта - [104]

Выходим на крыльцо. Мимо нас проходит группа Федорова. В первом ряду шагает Володя Попов со своим ручным пулеметом. Володя делает серьезное-серьезное лицо, но он так счастлив, так горд, что вот сейчас идет в первом ряду на боевое задание, — и губы его невольно улыбаются, и в глазах неуемная молодость.

Скрывается в лесу группа Федорова, но еще долго доносится из леса:

Страна моя, Москва моя,

Ты самая любимая…

Стройной шеренгой стоит группа Смирнова. Бородачев с Богатыревым медленно проходят по фронту и придирчиво проверяют оружие, одежду, обувь.

— Товарищ командир! Группа готова для выполнения задачи, — докладывает Бородачев. — Разрешите следовать?

— Следуйте.

— Старший лейтенант Смирнов, ведите группу!

В этот момент на крыльце соседнего дома появляется Таня. Она идет по направлению к нам и, очевидно, заметив Ваню, резко останавливается.

Смирнов удивленно и радостно смотрит на девушку. Еще мгновение — и он бросается к ней, забыв о строе, о команде, обо всем на свете…

Глаза Татьяны сияют. Смирнов вырывается из объятий девушки и, ошалелый от счастья, подает команду неестественно громким голосом:

— Шагом марш!..

Группа трогается четким размеренным шагом. Таня бежит за ней, потом оглянувшись на нас, смущенно, с зарумянившимися щеками, останавливается. Я почему-то вспоминаю о ее вчерашнем разговоре с Богатырем.

— Я подала заявление в партию, а мне говорят, что надо представить две рекомендации от коммунистов, которые знают меня не меньше года по совместной работе, — с обидой в голосе говорила Таня комиссару. — Где же я найду таких членов партии, товарищ комиссар?

— Придется подождать, Татьяна, — ответил Богатырь. — Мы запросили по радио Большую землю о правилах приема в партию партизан и на днях должны получить ответ. Потерпи маленько.

Сейчас Таня подходит к нам. Она замечает улыбки на наших лицах и смущается еще больше. Молодость!..

— Они скоро вернутся? — с неожиданной смелостью спрашивает Таня.

— Не ранее, как через некоторое время, — отвечает Рева.

— С операции они сюда придут? — настойчиво добивается она.

— Явятся на указанное в приказе место, — смеется Павел. — Никак в толк не возьму: ну, чего ты ими так интересуешься, партизаночка?

— А ну вас! — отмахивается от него Таня и убегает.

К нам подходит наш новый хирург, Александр Николаевич Федоров.

До чего же он штатский человек! Павел выглядит перед ним гвардейцем. Высокий, сутулый, худой, он стоит перед нами в такой позе, словно мы больные и он сейчас спросит: «На что жалуетесь?»

— Госпиталь развернул. Не ахти какой, но лечить и оперировать будем. Пять врачей, три сестры. Штат как будто ничего. Прошу только включить в штатную ведомость две единицы, — улыбается он. — Две клячи срочно требуются.

— Клячи? — недоумеваю я. — Да зачем они вам понадобились, Александр Николаевич?

— Как зачем? Остро необходимы. Без них я как без рук. Надеюсь, наш госпиталь не стационарный? Ну, вот, кто же будет медикаменты возить, инструментарий и все прочее? Нет, нет, машины не предлагайте, — и он, улыбаясь, так энергично отмахивается руками, словно мы ему действительно насильно хотим всучить машину. — Все равно не возьму. В этих лесах и снегах машина — чушь, фикция, нонсенс, как говорили древние латиняне. Ну, а кляча, это… кляча, — так и не подобрав подходящего термина, улыбается Федоров. — Универсальный двигатель, так сказать…

В лесу раздается перезвон бубенцов — и к дому Калинниковых ухарски подкатывают сани Василия Ивановича Кошелева, командира Трубчевского отряда.

Он вваливается в дом весь в снегу, перепоясанный ремнями, молодецки закручивая усы.

— У моих чапаевцев к тебе серьезный разговор, Сабуров.

Я невольно улыбаюсь. Мне уже давно известно больное место Кошелева. Дело в том, что кто-то обронил при нем, будто он похож на Чапаева: «У тебя имя, отчество и даже усы чапаевские». С тех пор Кошелев стал играть под Чапаева: назвал свой отряд, «имени Чапаева», растил и холил усы, терпеть не мог, когда его именовали по фамилии, а не Василием Ивановичем, и про своих партизан говорил — «мои чапаевцы».

Кошелев начинает с претензий. Его чапаевцы, дескать, недовольны: в Трубчевской операции отряд поставили в прикрытие, и он не участвовал в бою. А теперь они могли бы взять районный центр Знобь-Новгородскую, но горе в том, что маленько не хватает минометов, пулеметов, патронов. Так вот, не можем ли мы выдать им самую малость с нашей базы?

— Самую малость? — насмешливо переспрашивает Рева. — А що це таке, твоя малость, уважаемый Василий Иванович?

Рева болезненно жаден к оружию, и для него нож острый выдать хотя бы один автомат «на сторону».

— Да сущий пустяк, Павел Федорович, — подкручивая усы, говорит Василий Иванович. — Пяток пулеметов, пяток минометов, патрончиков тысяч двадцать…

— Що? — негодующе перебивает Павел. — Дивись, Александр: это у него пустячок! А ты, друг ситцевый, сам в прорубь полезь — тогда и узнаешь, що це за пустячок.

— Так ведь, не ты же в воду нырял, Павел Федорович, — примиряюще говорит Кошелев.

— Кто бы ни нырял, а не для тебя, — все больше распаляется Рева.

Добрых полчаса длятся пререкания, и в конце концов я приказываю Реве выдать Кошелеву три пулемета, два миномета, десять тысяч патронов и несколько десятков мин…