За холмом - [27]

– А что потом?

– Когда мы победили все другие племена, включая наших самых надёжных союзников, радости не было предела. Мы же сплачивались именно для этого! Мы думали, что, когда победим, наступит счастье. «Мы победили всех!», «Мы всех убили и остались одни, теперь счастье принадлежит только нам!» – так кричали люди. Но счастье не наступило. И тогда вдруг выяснилось, что враги, мешающие хорошо и счастливо жить, ещё остались, просто их теперь не так легко найти, они не живут в отдельных городах и деревнях, которые достаточно сжечь дотла. Теперь они прячутся среди нас. И потому, что нас осталось мало, врагов внешних всех победили, а жить стали ещё хуже, стало понятно, что эти внутренние враги – самые опасные. Один внутренний враг стоит десятерых, сотни внешних врагов! И у нас начались чистки.

– Чистки? – мальчик наморщил лоб.

– Да, чистки. Мы начали чистить наше общество от внутренних врагов, врагов народа. То есть никакой всеобщей любви так и не появилось, а ненависть, которая взращивалась по отношению к инородцам, теперь так разрослась в обществе, что победители стали ненавидеть друг друга! – старик болезненно скривился. – Ты бы знал, что тут происходило. Такого не было даже на войне. Они пытали, сжигали заживо. Именно тогда вырубили все деревья. На отопление нам хватает и тех дров, что мы получаем, разбирая старые брошенные дома.

– А что же ваш вождь, почему он не стал спасать свой народ?

– Во-первых, именно он и начал чистки, – пастух нехарактерно для него мстительно ухмыльнулся. – А во-вторых, в процессе выяснилось, что дети вождя – тоже враги народа.

– Как это? – мальчик уже привык к местным порядкам, но эта новость никак в них не вписывалась.

– А вот так. У нас наступил голод. Все продукты, какие были, собирались в одном амбаре, ключи от которого были только у Великого вождя, а потом уже централизованно распределялись. И вот в какой-то момент выяснилось, что продукты пропадают. Кто-то сдал несколько мешков морковки, которые нашёл в развалинах вражеских селений. А когда распределяли пайки, там не оказалось никакой морковки вообще. Начался бунт. Тогда и сформировался Совет старейшин – самые влиятельные семьи провели расследование и установили, что Великий вождь стал стар и немощен, не мог уследить за ключами, а ключи у него брали его сыновья, лазили в амбар и воровали продукты. В итоге сыновей сожгли заживо на главной площади на самом большом костре, какой у нас когда-либо делался. Его сложили из остатков деревьев: последние в городе росли как раз вокруг дома вождя, он жил в том замке, в котором сейчас живёт главный богач. Сам же вождь, смотря на эту экзекуцию, свихнулся. Старейшины заперли его в замке, где он вскоре и умер, хотя болтают, будто его отравили или задушили, но это уже не имеет никакого значения, его судьба была предрешена.

Тем временем они дошли до площади, вернее, как и анонсировал пастух, до пустыря. Пыль стояла столбом – здесь собралось огромное для этого обычно безлюдного города количество народа. Кто-то приплясывал, помахивая флажками, кто-то устроил посреди этой площадки для народных гуляний показательные выступления по борьбе, катаясь прямо в пыли, кто-то вырядился по-скоморошьи и пытался публику смешить. Публика была благодарная: видимо, праздниками и возможностью выйти среди бела дня на улицу людей здесь радовали нечасто.

Завидев пастуха с мальчиком-пришельцем, толпа мгновенно окружила их. Люди молча глазели, но пастух властным жестом заставил их вести себя скромнее. Многие показательно отвернулись, хотя все ближайшие искоса продолжали поглядывать на них, утратив всякий интерес и к борьбе, и к лицедеям.

К толпе на скорости приблизился крайне забавный экипаж: четвёрка лошадей была впряжена в… старинный автомобиль. Он был прекрасен по местным меркам, блистал лакированным бордовым кузовом, везде, где возможно, украшен золотом, а на крыше его в золочёном кресле, неизвестно как закреплённом, сидел возница в ярко-красной ливрее, обвешанной разноцветными аксельбантами.

Толпа, как по команде, обернулась на это необычное зрелище. Возница хлестал кнутом что есть мочи, загоняя лошадей до пены, лишь бы быстрее промчаться мимо низшего класса.

В промелькнувшем автомобиле, как показалось мальчику, он увидел мать, прильнувшую к окну, непривычно разряженную, но и секунды ему хватило, чтобы узнать родные черты. Из удалявшейся машины на конной тяге как будто донёсся её крик, протяжный и отчаянный – она так никогда не кричала, но голос был её.

Мальчик встал как вкопанный, мир вокруг него превратился в крутящееся мутное изображение. По щеке поползла слеза, пробивая себе дорожку в густой пыли, покрывшей лицо.

Он очнулся от настойчивых, до крика, призывов пастуха, теребившего его за плечо:

– Что с тобой, ты меня слышишь?

– Там… Там… Мама. Там была моя мама!

– Что ж… – старик задумался, – вполне может быть. Ведь это экипаж местного богача, я тебе о нём рассказывал. Твоих родителей, скорее всего, поселили у знатной семьи: в тюрьме их держать не за что, гостиницы, у нас, понятное дело, нет, а в бедную семью не отправишь, потому что им будет видна наша нищета.