За гранью безумия - [53]

«Они, наверное, все ушли в их лагерь, – сообразил вдруг Матвей. – Конечно, замёрзли и ушли, там же у девчонок должны быть палатки».

Но где же этот лагерь? Он напряг память, вспоминая, в какую сторону Тайна вчера махнула рукой. Вспомнил, как ему показалось, и побрёл туда, но вскоре упёрся в стену молодого пихтача, сквозь которую вряд ли стали бы продираться полураздетые девчонки, тем более в темноте.

Он спустился пониже к берегу, пошёл вдоль озера. Увидел что-то белое в траве неподалёку. Подошёл ближе и понял, что это – разорванная Борькина кроссовка. Немного покричал и опять закашлялся. Где-то далеко гулко дробил дерево дятел, шумели кроны, шелестели серебристые листья осин.

Что-то жёлтое померещилось ему под раскидистой елью с низко нависшими над землёй густыми пушистыми ветвями. Он подошёл поближе, раздвинул ветки.

Там, на мягкой подстилке из опавшей хвои, была аккуратно расстелена его, Матвея, куртка. Вокруг в живописном беспорядке пребывали остальные предметы нехитрого гардероба Бориса Лебедева, включая драные носки и не совсем свежие скомканные семейные труселя.

– Да что ж это такое? – снова прошептал Матвей. Сердце его сжалось, понимая: случилась беда.

Он хотел было покричать ещё – и не смог, к горлу подкатила тошнота.

Сомнений не было – здесь, под елью, провели часть ночи Борис и странная девушка по имени Тайна. Но куда они делись потом, не мог же Лебедев упереться отсюда голым? Он, конечно, бывало и чудил спьяну, но не настолько же!

Внимание его привлекла полоса примятой травы немного сбоку от этой широкой ели. Полоса тянулась вниз, к Тагарлыку, теряясь в прибрежном мху. Матвей спустился по ней туда, где у самого берега тростник был кем-то или чем-то нещадно изломан.

Там-то, в тростнике, на мелководье и лежал его старый кореш Борька Лебедев. Тихое течение мерно колыхало его волосы, и снулые мелкие рыбки деловито ощипывали со всего тела кусочки кожи, и вытягивали из выклеванных к утру глазниц последние серовато-кровавые ошмётки глазных яблок.

2

Домой Матвей Акулов вернулся только во второй половине дня. Едва завидев его из окна, Зинаида выскочила на улицу, намереваясь немедленно высказать муженьку всё, что она о нём думает.

– Явился, не запылился… – начала было она, но осеклась. Закрыв за собой калитку, Матвей медленно сполз спиной по столбу и уселся прямо на землю.

– Господи, – всплеснула руками Зинка. – Моть… Что с тобой?

Он не ответил, устало смотрел куда-то в сторону, и на его неестественно бледном синегубом лице под левым глазом нервно подёргивалась мышца.

Она подбежала ближе, присела рядом на корточки, взяла его за руки. Руки были холодны, как лёд, и мелко дрожали.

– Моть, ты откуда такой, а? Где ж ты был-то? Пойдём, пойдём-ка в дом, тебе согреться надо и поесть…

– Ты прости, – тихо сказал Матвей. – Я это… в тайге заблудился. Заплутал.

– Ну ничего, ничего, сейчас, – тараторила Зинка, помогая ему снова подняться. – А я-то подумала, что ты с Борисом своим квасишь опять, даже и не сомневалась. Это ты меня прости, что не накормила вчера, ну ничего, пойдём, у меня и борщ готов, и котлеты, и чая с малиной тебе сейчас согрею…

На кухне она усадила его к освещённому жарким весенним солнцем окну, у которого было тепло, как у печки. Налила горячего борща с большим куском мяса, поставила на стол сметану, намазала сливочным маслом большой ломоть белого хлеба, зажгла конфорку на газовой плитке, поставила чайник.

– Ты ешь, ешь, пока горячее. А может, выпьешь стопочку, а?

– Не, – помедлив, ответил Матвей. – Не надо. Я поем просто.

Он вяло поковырял в борще ложкой, поднёс было её ко рту и вдруг скривился. Пошатываясь, встал из-за стола, но дойти до помойного ведра не успел – его вырвало прямо на пол клочьями зеленовато-бурой субстанции, с запахом застоявшейся тины.

– Ты там воду болотную воду пил, что ль? – спросила Зинка.

Он посмотрел то ли на неё, то ли сквозь неё мутным, осоловелым взглядом и не ответил.

– Где-то у нас был активированный уголь, – сказала Зинка. – Сейчас поищу. А ты ложись-ка в постель, раз худо тебе.

– Пожа… пожалуй, – борясь с подкатившим к горлу новым позывом тошноты, выдавил из себя Матвей.

– Ага, я тогда постелю. Ты давай это, умойся пока…

Матвей подошёл к умывальнику, взглянул на себя в зеркало. Увиденное ему не понравилось. Зинка, пожалуй, не зря перепугалась. А ведь она ещё не знала, что он дважды падал в обморок, пока шёл по Тагарлычке.

«С другой стороны, – подумалось ему, – Борька сейчас выглядит хуже. Она ведь затрахала его до смерти и утопила, эта маленькая чернявая девчонка. А меня… меня Василиса будет ждать двадцать второго. Тоже утопит, наверное…»

– Иди ложись, – позвала Зинаида.

Лёжа под тёплым одеялом, Матвей начал согреваться. Подёргивание лица потихоньку унялось, но дыхание оставалось учащённым, и сердце тоже билось быстро-быстро.

Как только он прикрывал глаза, перед внутренним взором на удивление ярко представала Василиса – то в топике, то без него, то танцующая, то склоняющаяся над ним. Её большие круглые груди, её нежная поросль кудряшек внизу живота, отражения костра в большущих изумрудных глазах, её улыбка, её запах – всё это на удивление живо и накрепко запечатлелось в его памяти, в его чувственном мире.