— Бачишь, шо робиться! — жаловался Виталик, — не можу нiяк у кiмнатi щілини заізолювати, от дитя й хворіє.
Тут их сын Макар начал так выть и капризничать, что я понял — пора идти.
Виталик виновато посмотрел на меня:
— Ще чаю? — безнадежно предложил он мне.
— Нет, уже пора. Мне Женьку скоро укладывать, — подыграл я Виталику. Понимал — им пора.
Мы с Женькой с радостью выпорхнули в сырую темную осень. Запахи, как телохранители, обступили нас во тьме и повели.
Наступило то самое благословенное время, когда поток возвращающихся с работы уже иссяк, а до начала плавного, нестройного кружения влюбленных и романтиков по вечернему городку было еще часа три. Мы с Женей это знали, поэтому быстро добежали до темного соснового леска и… нырнули в шкуры. Все-таки осенние ночи самые темные, поэтому побыть собой можно было подольше и не волнуясь, как летом и зимой. Но искушение перебежать дорогу, полную машин, в нашем четвероногом, мохнатом обличии пришлось побороть.
Брести человеками домой было не так уютно. Мы ёжились от холодного ветра, шмыгали носами и сплетничали о Виталике.
— Пап, а они и летом так жарко живут? — спросил Женька.
— Не, ну летом они могут плавать и в комнатной воде, а то и вообще в село, к реке двинуть.
— А почему они к морю не едут? — занудствовал Женя.
— А почему мы в леса и горы не уходим? — вредничал я.
— А правда, лучше быть просто людьми, тогда живешь себе и живешь, — рассуждал сын.
— По-разному, — уклонялся от прямого ответа я. Не хотелось впадать в крайности и травмировать ребенка.
В школе я очень страдал: меня часто обижали, называя толстяком, и на физре я не ловил успехов — бегал плохо, подтянуться нормально не мог, в футбол не гонял, поэтому мнения пацаны были обо мне невысокого.
А как им, придуркам юным, объяснишь, что я не такой, как все люди. А взрослым тем более не объяснишь и сыну не объяснишь, и себе не объяснишь.
Только вечерком вот так побегаешь по лесу, по деревьям полазишь, воздух понюхаешь и объяснять никому ничего не надо. Главное, чтобы лишних глаз не было.
Виталик с сыном родом из рыб, причем из тропических, холода очень боятся, а ведь живут в наших широтах издавна. Живут и мучаются.
Женя их тоже очень жалел, но с оттенком медвежьего превосходства, пришлось его пыл охладить.
Я ему про дядю рассказал, который с детства хотел служить в ВДВ, но отправили его в стройбат из-за плоскостопия, хотя был высок, могуч и собой красив.
— И у тебя плоскостопие может быть, — пугал я сына, — ведь у нас, медведей, стопа обычно плоская.
— А зачем же вы мне кроссовки с супинатором купили, а не те красивенькие! — парировал он.
— Круто! — ошизел я. У меня в детстве таких вопросов не возникало.
От ответа решил уйти.
— Кстати, а знаешь, у этого дяди, который в ВДВ не попал, была шкатулка для сигарет в виде осла. Ему на уши жмешь, а сигарета из попы появляется.
— Ого! А какого он был цвета? — спросил сын. Слава Богу, разговор я перевел.
— Сверху коричневого, а снизу бежевого.
— Ммм. — Женя задумался.
Остаток дороги шли молча. Женя нюхал воздух, а я переживал.
Про любовь дяди к ВДВ — был обман: медведю в людях тяжело, многие наши после армии из медведей выбывают.
Интересно, а как рыбы в армии устраиваются, — подумал я.
Надо будет у Виталика спросить, когда в следующий раз придем. Не он, так, может, отец или его брат там были.
— Рад вас наблюдать и видеть. Давненько-давненько ваших не было видно, — сказано было доброжелательно и старообразно. Петрович любил такой стиль и манеру общения. Но все равно некоторое время привычно паниковал и соображал нервно, что сделать с собеседником и где он прокололся.
Собеседник его подплыл совершенно бесшумно на плоскодонке и был миленьким, щупленьким старичком.
Тэк-с! — соображал Петрович, как это дитя полей и огородов его узрело?
— Ага! Именно узрело, да это ж Неандертал! Щупленький, тонкокостный, с необыкновенно интеллигентным для человека лицом и удивительным зрением.
Петрович, перед тем как хвост распушить и когти выпустить, километров на пять берега просмотрел вверх и вниз — никого не было в округе, любого человека он бы сразу почувствовал, только не неандерталов. Что делать! Тупиковая ветвь!
— Здрасьте-здрасьте, — улыбнулся Петрович и окончательно озверел, то есть позволил себе полностью обрасти шерстью, а во рту появились клыки. Показывал рыбаку, что понял кто тот.
— А вы как тут бытуете? Не ловят Вас? — Петрович был рабочим человеком и интеллигентов не любил, а тут еще испугался было.
— Нет-нет, — заверил тот, — все тихо. Я бы тоже рассупонился, да боюсь рыбу распугать.
— По реке идти сейчас одно удовольствие, никаких человеков как вымерли все, — радовался старик.
— Хе! — крякнул Петрович, — тут за нами несколько банд идет, толпа молодежи на резиновых лодках, рыбаки и еще три байдарки.
— Байдарки ваши? — среагировал дед.
— Нет, чужие, мы их даже не видели, но чую — идут — подчеркнул интонацией Петрович.
— А мне ничего не почувствовалось. Помирать пора, — огорчился дед.
— Да, ладно вам, — смягчился Петрович.
Владимир Петрович был тертый медведь, его не проведешь, у него было прекрасное алиби для людей: человеческая жена из местных жителей, речь и манеры своего в доску парня и работа, на которой не дашь себе и другим расслабиться, а чтобы не сойти с ума — прекрасное хобби: туризм и рыбалка. Заподозрить его в нечеловечности было невозможно.
