За городской стеной - [58]

Это был один из тех роскошных загородных домов времен королевы Виктории, постройкой которых отдавалась дань любви к природе, что было возможно лишь в эпоху беспощадной эксплуатации. Едва ли в нем прожило более одного поколения первоначальных владельцев. Теперь это была фешенебельная гостиница, жизнь которой в этот тихий сезон совсем замирала бы, если бы не жиденькая кучка давно утративших былую резвость стареньких дам и господ, ценителей красот природы. Дженис и Ричард выпили в баре виски с содовой; огонь, пылавший в большом, набитом углем камине быстро просушил их одежду досуха, и они отправились обедать.

Обеденный зал был невелик — столиков на пятнадцать — и почти пуст. Они уселись в одном из двух огромных, выходивших на озеро эркеров, и к ним подошла медлительная официантка средних лет; она внимательно осмотрела их с ног до головы с таким видом, будто хотела пристыдить за то, что они в свои годы могут позволить себе обедать в гостинице для избранных и не потрудились даже одеться поприличней ради такого случая.

Кормили здесь хорошо, и Ричард ел за троих: овощной суп, лососину, ростбиф с йоркширским пудингом, торт и крем. Дженис попросила себе только лососины, но он убедил ее заказать «фирменный десерт», который оказался фантастическим сооружением из мороженого всех цветов, увенчанным вафлями и плиточками шоколада. Они выпили по три чашки кофе, и, когда наконец закончили обед, столовая совсем опустела; только их официантка стояла в дверях, сердито покашливая и потряхивая подвешенным к поясу блокнотом — так, наверное, позванивает ключами тюремная надзирательница.

В конце концов, жестокосердно подразнив ее своим присутствием еще немного, они вышли, сытые и довольные, в бодрящий день. Пошли прогуляться по лесу неподалеку от озера, встретили там старика, который, поздоровавшись, остановил их и завел длинный разговор о нынешней небывало хорошей погоде и прогнозах на весну. Он был очень стар, сзади из-под полей мягкой фетровой шляпы выбивался клок белых волос; широченный черный шарф, черное пальто, застегнутое от шеи до колен, брызги грязи на черных, начищенных до зеркального блеска ботинках. Прощаясь, он приподнял шляпу, глядя на Дженис, и пошел дальше уже более бодрой походкой, довольный передышкой и еще более довольный тем, что пригляделся к ним как следует, что даст ему возможность подробно рассказывать вечером в холле гостиницы про встреченную «милую молодую пару». Если смотреть снизу через обнаженные ветки, грачи, прочно зацепившиеся чешуйчатыми лапками за верхние сучья деревьев, казались толстобрюхими и тускло-черными. Ричард и Дженис свернули с главной дорожки и спугнули парочку — школьника и школьницу, которые вскочили с травы как ошпаренные и долго провожали их взглядом, встревоженным и неприязненным. Солнце выманило из дупла серую белочку, и они остановились посмотреть, как она перемахнула через тропинку, поцарапала лапками основание ствола, вжалась в него, а затем в несколько прыжков очутилась снова в своем убежище.

Ричард взял Дженис за руку, и они пошли совсем рядом; ей не хватало уверенности, чтобы положить голову ему на плечо, но она легонько касалась его при каждом повороте тропинки, на каждой колдобине.

Наговорившись за обедом, они шли теперь в молчании, и каждый сознавал, что другой высматривает местечко, где можно было бы остановиться и прилечь, однако оба были слишком упрямы и потому ограничивались тем, что исподтишка приценивались к возможностям, которые сулило им папоротниковое ложе. Снова выйдя к озеру, почти к тому месту, где стояла их лодка, они остановились и залюбовались мирным пейзажем, открывшимся их взору, упиваясь красотой озера, рдевшего под лучами заходящего солнца. Тихая нега вокруг. Ни волн, подхлестывающих страхи, ни неприступных скал, которые нужно одолевать во сне, ни безбрежных водных просторов, вселяющих благоговейный ужас, ни непроходимого единообразия, которое хочется изничтожить, — идеальная соразмерность горы и озера, дорог, деревьев, ферм, деревень, островов, облаков, лодок — все на своем месте, все словно с отменным прилежанием вырисовано на холсте этого зимнего дня, навевая воспоминания о каком-то сказочном мире. Дженис прикоснулась щекой к его щеке, и он крепко прижал ее к себе, но этим все и ограничилось. И снова, хотя ему хотелось верить, что своей сдержанностью он обязан музыке и настроению этого дня, хотя был момент, когда он все отдал бы, лишь бы поверить, что способен на это, в глубине души он все время понимал, что дело тут в здравом смысле, подсказывавшем ему, что не следует срывать плодов зря.

Они пошли обратно к лодке.

На многих тернеровских полотнах небо бывает такого промытого воспаленно-красного цвета, так расцвечено резкими контрастными полосами со смело брошенными там и сям белыми и золотистыми мазками, такое на них буйство пылающих закатов и в то же время такая безмятежность, что с трудом верится — неужели природа способна создать нечто подобное? Этот закат подтвердил, что да, способна. Над кромкой озера поднимались черные горы, как поясом разделяя воду и небо. На небе плавно опускающееся кроваво-красное солнце собрало вокруг себя хаотическое нагромождение облаков, то набегающих на него, то разбегающихся прочь, похожих на схваченные морозом океанские волны, тяжелые у основания, воздушно-перистые по краям, насквозь багряные, словно через них солнце вбирало в себя все пламя дня. Но облаков было не так много, и все они клубились вокруг солнца, как песок вокруг армии, идущей через пустыню, остальное же небо было совсем чистое, густо-синее — цвета сапфира чистейшей воды, постепенно переходящего в агатово-черный, и поражало оно не меньше, чем кричаще-рубиновые облака. А само озеро: расколотые жемчужинки на гребнях мелких волн, дальний плес — бирюзовая брошь, и вода, там, где в ней отражалось солнце, — осыпанный рубинами ларец для драгоценностей. И через все это медленно двигалась черная лодка, словно увозя домой последних посетителей отживающего свой век рая.