За городской стеной - [56]

— Какое значение все это может иметь? Допустим, вы разрешите все вопросы — что же тогда останется? Почему вам обязательно нужно оказаться правым?

— Я и сам не знаю.

— Ну хорошо, вы убедитесь, что правы, а дальше что?

— Не знаю. — Слова перестали быть просто словами, они наполнялись значением, он вкладывал в них всю убедительность, на какую был способен. Она должна понять. — Допустим, вы окружены звуками, — громкими звуками. И вам нравится, что они такие громкие; но однажды — только однажды — эти громкие звуки сливаются в нечто вам неведомое — назовем это гармонией. Звуки продолжают грохотать. Вы забываете созвучие. Вы не знаете слова «гармония». А звуки становятся оглушающими, вы начинаете страдать от них — это не ваша выдумка, вы действительно страдаете, впадаете в меланхолию. Но что поделаешь? Звуки грохочут, грохочут. И вот вы вспоминаете ту гармонию. Стараетесь уловить ее. Ничего… Стараетесь вызвать ее. Ищете. Она уже необходима вам — все остальное теряет значение; а они — звуки — по-прежнему грохочут. Вы должны найти то, что потом сможете назвать гармонией. Конец Первой части.

— Понимаю.

Говоря, Ричард не мог усидеть на месте — он не расхаживал по комнате, а стоял у своего кресла, что можно было объяснить желанием пойти и взять с камина сигарету, но временами его начинала бить сильнейшая дрожь — от старания заставить Дженис понять и поверить в то, что он хотел ей сказать. Она подумала даже, что он помолодел, лицо разгорелось, прядь упала на лоб — до чего же сильно было напряжение, охватившее его, она физически ощущала, как оно передается ей. В его глазах — открытых и правдивых — отражалась вся его натура, ищущая, пытливая и в то же время страстная и целеустремленная, и такое обаяние, такая сила исходила от него, каких она до сих пор никогда на себе не испытывала. Ее реплики, вначале саркастические, захлебнулись в потоке его красноречия; чем дольше они говорили — он уже спокойней, смиренней, более отвлеченно, — тем большей нежностью она проникалась к нему. На нее напала блаженная усталость, от которой недалеко до вожделения. Не понимая, что творится с ней, чувствуя лишь сладостную истому в ногах и легкое приятное покалывание под кожей, она закинула руки — медленно-медленно — за голову и слегка сжала себе шею, чувствуя, как напрягается, дразня исподтишка, и выпирает ее грудь.

Оба понизили голос. Теперь говорила она. Он слушал, вжимаясь в кресло, преодолевая себя, сознавая, что находится на грани, которую так легко переступить, но даже сейчас, страстно желая ее, он огромным усилием заставил себя подождать еще, чтобы быть уверенным, чтобы убедиться… а не просто потребовать ее тело в виде расплаты за ею же выказанные чувства. То, как она закинула за голову руки, как поджимала под себя, а потом снова распрямляла ноги, да все ее движения, похожие на тягучие переливы тяжелого шелка, завораживали и манили — но именно эта самозабвенность парализовала все его наступательные планы.

А Дженис вступила в область чувств, прежде ей неведомую. Бдительное око, которое она не спускала с себя, все плотнее смыкалось по мере того, как тесная комнатка убаюкивала ее и настраивала на интимный лад, и она воспринимала это с умиленным удивлением. Еще ни с одним мужчиной не приходилось ей оставаться наедине столько времени без того, чтобы не оказаться под огнем самых беспардонных домогательств. Здесь же она покачивалась, как в колыбели, не ощущая на себе нетерпеливых рук, уйдя в себя и все-таки близкая ему. Словно тонкие стебли подымались в ее душе, — стебли, которые она раньше вытаптывала или игнорировала; как тропические растения, они обвивали ее чувства и льнули к ней, источая все до единого свежее очарование.

— Понимаете ли, я считаю, что думать можно, только если имеешь перед собой конкретную цель, — с расстановкой сказала она. — Если, конечно, вы не собираетесь разрабатывать какую-то отвлеченную теорию, — но даже тут вам надо записать свои мысли и так далее — и думаете вы о том, что вам предстоит сделать. Все остальное — просто барахтанье где-то в серединке.

— Ну, я, конечно, барахтаюсь где-то в серединке, — засмеялся Ричард. Он подумал, что она решила дать ему еще один шанс. — Эх, быть бы мне гражданином развивающейся африканской страны, скидывающим правительства направо и налево; или китайцем с портретом Мао на кармане и культурной революцией, которая ждет моих указаний; или хотя бы даже американцем со всеми его проблемами: энергетикой, сегрегацией, нищетой и дезинтеграцией, о которых так печется весь мир, что я и сам бы кинулся в борьбу — то ли разрушать, то ли строить. Но я всего лишь англичанин — средних умственных способностей, средних дарований, с грехом пополам ковыляющий по жизни. Так вот, если я не примыкаю ни к одной из мировых полярностей — чего я не собираюсь делать, — что может быть лучше, чем брести в середине ручья и пытаться выяснить, нельзя ли как-нибудь поплыть? А я знаю, что плыть мне хочется. Это-то я знаю.

— И все это отнюдь не ново, — сказала она, — вот уж сто лет, а то и больше находятся люди, которым их общество кажется ненастоящим. Отговорки, и больше ничего.