За далью непогоды - [88]

«Здесь будет сооружена Анивская ГЭС».

Когда они только прилетели сюда, наивный салажонок Витька Снегирев, окунувшись в нетронутый снег с головой, запел от восторга: «Не кочегары мы, не плотники… а мы десантники-широтники!..» Гимн из его песни не получился, а вот одно слово — «десантники» — прижилось.

Десантникам не терпелось строить, не терпелось начать!

Из вертолетов торопливо покидали на снег ящики, тюки, бочки с бензином, палатки. Поскорей распрощались с глубокомысленными, медлительно-задумчивыми вертолетчиками, а когда тяжело ревущие машины, взвинтив под собой снег, ушли на запад, девятнадцать обреченных на славу пожали друг другу руки.

Под ними была та суровая и неведомая земля, о которой мечтали в Москве и которую теперь можно топтать ногами… Но что-то не слышно воплей радости? Задумчивость или растерянность на лицах?! Пожалуй, то и другое…

Настороженно вслушивались они в тишину, раскинувшуюся от неба до неба. Синевато-серые, как папиросная бумага, снега, и — никаких признаков жизни. Странно, что никто из них не услышал тогда, в первую минуту, как шумит на Большом Пороге Анива, хотя они долго смотрели на обветренные, землистого цвета скалы Порога. Рокочущий гул Анивы, наверное, еще сливался для них с рокотом вертолетов, уходивших в низкую облачность…

Начальник экспедиции Басов, ставший после высадки десанта именоваться начальником правого берега, подал знак Снегиреву, и тот, как главный каптенармус, достал бутылки с шампанским.

— За что салютуем?! — спросила Анка Одарченко.

Кто-то ответил ей:

— За ГЭС, Аниву и академика Малышева!..

После встречи с Тихоном Светозаровичем в Москве они тогда вспоминали Малышева при каждом удобном случае, невольно, может быть, выдавая этим свою симпатию к старику, но Вася то ли из духа противоречия, то ли еще почему сердито буркнул, ковырнув носком сапога снег:

— За то, чтоб не зарывались тут!..

— Правильно, — сказал Никита. — За дружбу! За то, наконец, чтобы нас всегда уважать можно было.

Будь тогда с ними Гатилин, Вася бы напомнил ему сейчас этот тост…

…Чьи-то шаги за окном прохрумкали по свежему, еще не утоптанному около вагончика гравию и отвлекли Василия. Потукав о порог кирзой, зашел в штаб главмех Силин.

Потирая с холоду руки, Гаврила Пантелеймонович постоял, сумрачно оглядел Коростылева и, видимо решив что-то свое, присел подле на чурбачок.

— Сидишь тут? — бросил ему угрюмо. — Ну, сиди, досидишься…

«Опять что-нибудь!..» — вспыхнул, чувствуя за словами подвох, Василий. Но что?! Уровень воды он проверял — убывает, и не так быстро, чтобы зевнуть перекрытие. Остальное же все чепуха, несущественное… Оба давно знали друг друга, Силин любил подначивать, но с Коростылевым номер удавался редко, — теперь только заикнись Вася, Силин поймет, что он клюнул, станет мариновать, а так — сам скажет, не утерпит ведь!..

Да и Силин хитер, знал, что думает о нем Коростылев, и посмеивался: ты же, брат, на дежурстве, и я же вижу, что приманку ты уже заглотил… Ну, посмотрим, кто кого пересидит!

Гаврила Пантелеймонович снял затертую шапку из пыжика, проверил, не ослаб ли узел, и насунул шапку на колено, точно ночевать собирался. Вытянутая, как чулок, голова Силина облысела, реденькие пряди облипали ее сзади. Пригладив ладонью остатки былой роскоши, Гаврила Пантелеймонович поплевал на пальцы а по-заячьи, лапкой, откинул было притворенную Васей дверцу печурки, сам отпрянул назад от шибанувшего в лицо жара.

— Истопник ты исправный… — подзуживал он, и уж больно хотелось выложить ему, поскорей, в предвкушении Васькиного удивления, что он на Аниве-то прошляпил… Но ни к чему торопиться, пусть помучается. Это ему за то, чтоб над стариками не изгалялся. А то размахался ковшом — куда там!.. А что машину чуть не запорол из-за коробки с часами, так и дела нет…

Чуть что — Гаврила Пантелеймонович сразу вспоминал эту историю с соревнованием, на которое поддался он, между прочим, в полной уверенности, что обставит Коростылева. Левый берег прошлой осенью бросил правому вызов. А для зачина комсомол уговорил потягаться начальство: там Коростылев, тут Силин, — оба они и экскаваторы знали назубок, и класс работы могли показать! Конечно, не модно вроде начальству самолично впрягаться в такую гонку, но эту условность молодняк как раз и уговорил их перешагнуть, да и начальство по натуре разное бывает. Силин и за себя, и за Ваську знал, что они смогут такой класс работы показать, что за ними потом еще гнаться и гнаться будут, а не то что просто для затравки. На такую мелочевку они бы не согласились… Выбрали подходящее место — один против одного, так, чтобы и фронт работ был свободный, и чтобы народу было где собраться и на них посмотреть. Тут, конечно, и судьи, все честь честью, — контроль по хронометру!.. А ведь он, Васька-то, что делал! — возмущаясь, Вспоминал Силин коростылевскую хитрость, вроде бы не предусмотренную, не рекомендованную никакими инструкциями. Ковш на лету опрокидывал над самосвалом и крутился, как волчок, без остановки… Сначала мазал, Гаврила уж хотел одернуть его, но потом приловчился. А сам Гаврила Пантелеймонович каждое движение экономно, с расчетом, делает: пустит стрелу на разворот, потом уж она по инерции, он только чуть тормознет над кузовом — опорожнит ковш. И так заход за заходом, гребок за гребком. Сначала вроде в ногу шли, потом он немного обогнал Ваську, а тот жарит и жарит по-своему, никаких тебе циклов, одна сплошная работа — часа четыре, а бабки подбили — у него на десяток машин больше. Ну не пройда ли?! Такого аса обставил и часы забрал!.. Сам же затеял всю эту процедуру и победил… Разве так честные люди делают?! Для блезиру бы хоть уступил, ну, хоть машинку, так и то б дело…