За далью непогоды - [81]

Часа через два Вантуляку и Снегирев собрались в дорогу. На прощанье старик неожиданно погрозил Бородулину:

— Однако, моя олень-машина догонит твое железо. Так, Витя, едем?!

— Так, Вантуляку, едем!..

Резко натянув и отпустив вожжу, Вантуляку гикнул на вачажного, тот дугой изогнул грудь, как в прыжке; за ним чуть боком, вприскок, дернули и потянули остальные олени и пошли ровно, резво. С сердитой монотонностью заскрипела нарта, рассекая смерзшийся снег острыми полозами. Беспокойно поглядывая на сутуло согнутые, неподвижные плечи старика, Виктор подумал было, что Вантуляку уснул и тогда бог весть куда еще занесут их олени. Он окликнул старого нганасана, заметив, что езда по льду, припорошенному снегом, почти не утомляет оленей. Вантуляку, приподняв плечо и даже не оглянувшись, не согласился с ним.

— Олень, однако, устает от дороги, как язык от брехни. Каждый кёс тянет жилы, как гиря, — проворчал он, а Виктор подумал, что старик довольно хорошо научился русскому. Правда, сам он не сразу вспомнил, что кёс — это мера длины, и смысл сказанного Вантуляку дошел до него с опозданием.

Он не успел ни возразить, ни согласиться, как Вантуляку сухо сказал ему:

— Спи, однако. Ехать долго. А жизни осталось мало, надо думать. Надо много думать, не мешай старому человеку. Не перебивай тропу его дум. Она и так оборвется и потеряется не раз. Много сил надо, чтобы отыскать ее снова…

— Хорошо, хорошо, Вантуляку, — поспешно согласился Виктор, но, подремывая и поглядывая в дреме на согнутую спину старика, он не раз согрешил, подозревая, что и тот спит, а потревожить его не решался.

Изредка, словно очнувшись, Вантуляку негромко напевал что-то свое, нганасански унывное, так неподходящее под молоденький звон барахсанских колокольчиков. Но и тогда Виктор молчал, вслушиваясь, как пощелкивают оленьи копыта, точно счетчик таксомотора. На поворотах ископыть била в лицо, он едва успевал отворачиваться от острых комков снега, вылетавших из-под оленьих копыт. Часто встречались на реке раскаты, где ветер выдул все до последней снежинки, зеркальным блеском отполировав лед. Нарту сильно заносило, она шла юзом, и опасно было уснуть: сонного его могло выбросить с нарты, а когда бы это старик заметил пропажу!.. До самого Барахсана он, кажется, ни разу не оглянулся на молодого тугута с воспаленными от бессонницы и суматошных, бесплодных дум глазами.

Слух о том, что Виктор Снегирев примчался в Барахсан на оленьей упряжке, быстро пронесся по поселку, хотя видеть его могли на Ломоносовском проспекте, да и то немногие, но когда нарта подъезжала к стройуправлению, туда уже сбегались поглазеть любопытные. Возвращение с зимника Снегирева не удивило тех, кто понимал, что тому должны быть веские причины, и эти люди без вызова тотчас собрались у Басова.

Из окна басовского кабинета было видно, как толпились молодые строители на заснеженной площади перед управлением, где Вантуляку остановил оленей и, подтаскивая из стожка за аптекой сено, охапками бросал его к всхрапывающим оленьим мордам. Парни и девчата, дурачась и подталкивая друг друга, все плотнее, смелей окружали нарту, и нетрудно было догадаться, что Вантуляку и его оленей они созерцали как диво, и можно было понять, о чем они говорили сейчас, о чем мечтали… Вроде взрослые, деловые люди, специалисты, а посмотреть — так сколько еще в них детской, ну, не детской, пусть юношеской восторженности, о которой и не подумаешь, что ей место на Севере. Конечно, Басов знал, что большинство из них приехали в Заполярье ради работы, заранее и безусловно трудной, но что поделаешь, если трудности не так романтичны, как пишут в книжках, а преодолевать обыкновенные — мужества надо вдвое, втрое больше. Не каждый выдержит, и не каждый выдерживал обыкновенные трудности. А тут мало выжить, отработать какой-то срок и укатить обратно… Чтобы прикипеть душой к Северу, нужно преодолеть немало соблазнов и слабостей в себе, и те, кому это удавалось, обретали здесь и характер, и понимание того, что как стареет без работы и напряжения железо, крепчайшее из крепчайших, так здоровый народ не может допустить, чтобы силы его пропадали втуне. А они ведь и есть народ…

Слушая рассказ Снегирева о последних событиях на Аниве, Басов поймал себя на мысли, что ему нравится напористость Бородулина, несмотря даже на скрытое раздражение и неудовольствие Виктора, проскальзывавшее в его словах. У Бородулина сибирская хватка, барахсанская. Нельзя не понять, что, отправив Снегирева в Барахсан, Бородулин взял на себя всю ответственность, — считает, что ему по силам, — тем интереснее работать с таким!

Интерес… что оно такое?! Много в нем разных оттенков, а спроси вот у этих глазеющих на оленей, и каждый скажет: разве можно полюбить Север, не прожив тут хоть одну полярную ночь, а уж тем более белую, не повидав северного сияния, которое перед каждым как загадка, но попробуй разгадать ее!.. А летом толпы этих чудаков отправляются с лопатами и кирками в тундру, чтобы докопаться до вечной мерзлоты, — вдруг да посчастливится наткнуться на мамонта, точно они тут на каждом шагу. Манит неизвестное — вот где, видимо, корень интереса… Сдерживая улыбку, Басов смотрел, как девчонки пугливо протягивали куски сахара, хлеба к пенистым оленьим губам, и Вантуляку, наверное не меньше оленей оглушенный их гомоном, не знал, как выбраться из толчеи. Надоели они ему… Старик ткнул длинным костлявым пальцем в грудь одного, другого, третьего — ты, ты, ты! — посадил на нарту несколько человек и, подобрав вожжу, шугнул оленей. Девчонки, завизжав, отскочили, а парни сцепились на нарте в клубок…