За далью непогоды - [28]

То и другое было близко к истине, хотя не настолько, чтобы оказаться правдой, как ее понимал сам Малышев.

Тихону Светозаровичу подошел седьмой десяток, силы убывали, и надо было успеть передать опыт потомкам. Он не боялся этого громкого слова, зная, что будущее принадлежит им. Не раз пережив в своей долгой и трудной жизни горечь от повторения собственных ошибок, Малышев даже к самым талантливым из своих учеников испытывал мягкую, добродушную снисходительность: если бы им избежать этого!.. Что может быть печальнее для ученого?! Разве чувство беспомощности, невозможность осуществить задуманное… Так, скажем, Циолковский, создав теорию космоплавания, сам не мог совершить полет. Слишком смелой, передовой оказалась для того времени траектория мысли ученого. И где гарантия, что подобное не повторится?.. Что это, один из парадоксов творчества, силы научного предвидения?! И если так, то дерзновенная мысль должна опережать реальные возможности человека! Она словно крылья, и предчувствие ее, Этой Великой Мысли, никогда не заглохнет в душе…

Будущее далеких дней виделось Малышеву куда более счастливым и щедрым на возможности, какие оно предоставит каждому человеку для его дерзновений. Желая не столько облегчить путь для других, сколько предупредить о возможных опасностях и соблазнах на этом пути, Малышев спешил расставить вехи, поделиться уроками, адресуя неутомимым искателям свои заметки и думы о жизни строителя.

«Время, — писал он, — ясно покажет вам наше несовершенство, когда с благодарностью вы соберете созревшие колосья нашего опыта. Отделите полову от литого зерна — пусть не много золота останется в ваших ладонях, и оно будет залогом того, что боролись и дерзали мы не напрасно… Ведь жизнь поколений теплится у огня Разума, и мы все полним сердца чувством благодарности тем нашим предшественникам, чьи судьбы вспышками ярких молний озаряют тьму веков…»

Малышева, когда он раздумывал над прожитым, волновали не конструктивные просчеты. Он искал причины, порождавшие узость мышления. Его беспокоили и тревожили идеи и принципы догмативной логики — тот жесткий флютбет, то есть основание той плотины, что сдерживает технический прогресс, творческую мысль, творческое дело вообще. Промышленный же размах на Байкале — как частное в общем — Малышев считал делом поспешным, обдуманным не до конца. Лучше бы голубая чаша осталась нетронутой, думал он, какой природа сберегла ее нам, и так пусть от века до века, покуда все мы живы.

Он боялся того обманчиво легкого состояния души, когда жизнь идет самотеком и что на языке близких Малышеву сподвижников называлось одним словом — хотеевщина. Примитивизм в науке (если наука при этом еще могла считаться таковой), прожектерство, угодничество, лесть, — все это было неотделимо для старого ученого от образа респектабельного когда-то (да и ныне еще при чинах!) инженера Хотеева.

Уединившись в тиши домашнего кабинета на Смоленском бульваре, Малышев продолжал работать. За множеством больших и важных дел, которым он посвятил жизнь, только теперь смог он осуществить то, выгоды которого определялись без вычета потерь — идеальная формула, к которой он всегда стремился. Заполярье как гигантский, неистощимый резерв энергетики из давнишней его мечты становилось реальностью. Подготовленные Малышевым в разные годы наметки, расчеты легли в обоснование плана Анивской промышленно-экономической зоны, в котором одним из первоочередных значилось сооружение ГЭС на Большом Пороге Анивы.

Когда директивные органы утвердили проект, Малышев, доверивший Басову формирование первого отряда (отчасти и сам помогавший ему в этом), пригласил десантников к себе — в сущности, для того только, чтобы сказать им, что помимо энергии электрической, движителя технического прогресса века, единственно выше ставит он работу ума и души человека, опыт которой приводит в движение саму историю…

Ничего сверхобычного, непонятного не было в облике и словах старого человека, и один из них, Василий Коростылев, подумал, грешным делом, что академики более доступны, чем академические звания… Но не в том-то ли и очарование встречи с ним, может быть утомленным уже отечественной и мировой славой и скучающим по общению вот с такими неуклюжими, неотесанными ребятами?! Казалось, великие дела, о которых он говорил, не заслоняли Малышеву ничего житейского, и это тем покоряло десантников, если судить по их сияющим глазам, что убеждало: нет лучше той красоты, какая открывается в человеке, когда он всегда и во всем остается самим собой.

— Но почему именно на Севере?.. — спросил кто-то из ребят, имея в виду плотину.

— Чтобы растопить льды! — пошутил Снегирев.

Прежде чем Тихон Светозарович, засмеявшись вместе с ними, собрался ответить, Анка Одарченко, единственная девушка в десанте, набралась смелости, спросила Малышева в полный голос:

— Тихон Светозарович, вы считаете, что мы должны быть особенными людьми? Ну… прекрасными, гармоничными, как сейчас пропагандируют, или достаточно быть обыкновенными?

— По мне так: обыкновенными, но — прекрасными! — опять засмеялся он и слегка поклонился Анке. — Да почему бы и нет, если это возможно?! Условия вполне подходящие… Я имею в виду не только мороз и холод! Север — край чудес, особенно Таймыр. В его кладовой природа запрятала уникальнейшие богатства. Не знаю, слышали вы или нет, но меня лично, например, удивляет, что руды Талнаха содержат половину таблицы Менделеева — пятьдесят три химических элемента!.. Редчайшая по богатству и разнообразию концентрация, — заметил он как бы в скобках и продолжал: — Интересно вам или нет, а в талнахских рудах можно встретить даже «звездный» минерал — джефришерит, впервые обнаруженный не где-нибудь, а в метеоритных осколках… И там, на Таймыре, есть минералы, о которых раньше мы понятия не имели. Вы не геологи, и такие названия, как «маякит», «полярит», «звягинцевит», мало что скажут вам, а все это соединения палладия, платины, и стоят они дороже золота. Но и самые простые, широко распространенные соединения там необычны, вот что любопытно! Не так давно Международная комиссия по минералам утвердила найденную на Талнахе новую форму медного колчедана — медь, железо, сера, — иначе говоря, халькопирит, но с необычной кристаллической решеткой. В принципе такую структуру можно получить искусственно — при нагреве и быстром охлаждении минерала, как это происходит, например, при закалке стали. Но ведь мы говорим не о лаборатории — столь быстрое охлаждение огромной рудной залежи невозможно. На этом основании американцы, например, считали, что халькопирита с кубической решеткой в природе вообще нет. В природе, — усмехнулся Малышев, — его и нет нигде, а на Талнахе есть! Кстати, запомните: он так и называется — талнахит!..