За далью — даль - [16]

По заливным долинам рек,

Там-сям в хлебах деревьев купы,

Что здесь не тронул дровосек…

Но край, таким богатством чудный,

Что за окном, красуясь, тек,

Лесной, земельный, горнорудный,

Простертый вдоль и поперек,

И он таил в себе подспудный

Уже знакомый мне упрек.

Смотри, читалось в том упреке,

Как изобилен и широк

Не просто край иной, далекий,

А Дальний, именно, Восток, —

Ты обозрел его с дороги

Всего на двадцать, может, строк.

Слуга балованный народа,

Давно не юноша, поэт,

Из фонда богом данных лет

Ты краю этому и года

Не уделил.

И верно — нет.

А не в ущерб ли звонкой славе

Такой существенный пробел?

Что скажешь: пропасть всяких дел?

Нет, но какой мне край не вправе

Пенять, что я его не пел!

Начну считать — собьюсь со счета:

Какими ты наделена,

Моя великая страна,

Краями!

То-то и оно-то,

Что жизнь, по странности, одна…

И не тому ли я упреку

Всем сердцем внял моим, когда

Я в эту бросился дорогу

В послевоенные года.

И пусть виски мои седые

При встрече видит этот край,

Куда добрался я впервые,

Но вы глядите, молодые,

Не прогадайте невзначай

Свой край, далекий или близкий,

Свое признанье, свой успех —

Из-за московской ли прописки

Или иных каких помех…

Не отблеск, отблеском рожденный, —

Ты по себе свой край оставь,

Твоею песней утвержденный, —

Вот славы подлинной устав!

Как этот, в пору новоселья,

Нам край открыли золотой

Ученый друг его Арсеньев

И наш Фадеев молодой.

Заветный край особой славы,

В чьи заповедные места

Из-под Орла, из-под Полтавы

Влеклась народная мечта.

Пусть не мое, а чье-то детство

И чья-то юность в давний срок

Теряли вдруг в порту Одессы

Родную землю из-под ног,

Чтоб в чуждом море пост жестокий

Переселенческий отбыть

И где-то, где-то на востоке

На твердый берег соступить.

Нет, мне не только что из чтенья,

Хоть книг довольно под рукой,

Мне эти памятны виденья

Какой-то памятью другой…

Безвестный край. Пожитков груда,

Ночлег бездомный. Плач ребят.

И даль Сибири, что отсюда

Лежит с восхода на закат…

И я, с заката прибывая,

Ее отсюда вижу вдруг.

Ага! Ты вот еще какая!

И торопливей сердца стук…

Огни. Гудки.

По пояс в гору,

Как крепость, врезанный вокзал.

И наш над ним приморский город,

Что Ленин нашенским назвал…

Такие разные — и все же,

Как младший брат

И старший брат.

Большим и кровным сходством схожи

Владивосток и Ленинград.

Той службе преданные свято,

Что им досталась на века,

На двух краях материка

Стоят два труженика — брата,

Два наших славных моряка —

Два зримых миру маяка…

Владивосток!

Наверх, на выход.

И — берег! Шляпу с головы

У океана.

— Здравствуй, Тихий,

Поклон от матушки-Москвы;

От Волги-матушки — немалой

И по твоим статям реки;

Поклон от батюшки-Урала —

Первейшей мастера руки;

Еще, понятно, от Байкала,

Чьи воды древнего провала

По-океански глубоки;

От Ангары и всей Сибири,

Чей на земле в расцвете век, —

От этой дали, этой шири,

Что я недаром пересек.

Она не просто сотня станций,

Что в строчку тянутся на ней,

Она отсюда и в пространстве

И в нашем времени видней.

На ней огнем горят отметки,

Что поколенью моему

Светили с первой пятилетки,

Учили смолоду уму…

Все дни и дали в глубь вбирая,

Страна родная, полон я

Тем, что от края и до края

Ты вся — моя,

                    моя,

                         моя!

На все, что в новее

И не внове,

Навек прочны мои права.

И все смелее, наготове

Из сердца верного слова.

Так это было

…Когда кремлевскими стенами

Живой от жизни огражден,

Как грозный дух он был над нами, —

Иных не знали мы имен.

Гадали, как еще восславить

Его в столице и селе.

Тут ни убавить,

Ни прибавить, —

Так это было на земле…

Мой друг пастушеского детства

И трудных юношеских дней,

Нам никуда с тобой не деться

От зрелой памяти своей.

Да нам оно и не пристало —

Надеждой тешиться: авось

Уйдет, умрет — как не бывало

Того, что жизнь прошло насквозь.

Нет, мы с тобой другой породы, —

Минувший день не стал чужим.

Мы знаем те и эти годы

И равно им принадлежим…

Так это было: четверть века

Призывом к бою и труду

Звучало имя человека

Со словом Родина в ряду.

Оно не знало меньшей меры,

Уже вступая в те права,

Что у людей глубокой веры

Имеет имя божества.

И было попросту привычно,

Что он сквозь трубочный дымок

Все в мире видел самолично

И всем заведовал, как бог;

Что простирались

Эти руки

До всех на свете главных дел —

Всех производств,

Любой науки,

Морских глубин и звездных тел;

И всех свершений счет несметный

Был предуказан — что к чему;

И даже славою посмертной

Герой обязан был ему…

И те, что рядом шли вначале,

Подполье знали и тюрьму,

И брали власть и воевали, —

Сходили в тень по одному;

Кто в тень, кто в сон — тот список длинен, —

В разряд досрочных стариков.

Уже не баловал Калинин

Кремлевским чаем ходоков…

А те и вовсе под запретом,

А тех и нет уже давно.

И где каким висеть портретам —

Впредь на века заведено…

Так на земле он жил и правил,

Держа бразды крутой рукой.

И кто при нем его не славил,

Не возносил —

Найдись такой!

Не зря, должно быть, сын востока,

Он до конца являл черты

Своей крутой, своей жестокой

Неправоты.

И правоты.

Но кто из нас годится в судьи —

Решать, кто прав, кто виноват?

О людях речь идет, а люди

Богов не сами ли творят?

Не мы ль, певцы почетной темы,

Мир извещавшие спроста.

Что и о нем самом поэмы

Нам лично он вложил в уста?

Не те ли все, что в чинном зале.

И рта открыть ему не дав,