За чертой - [10]

и душа начинает стареть,

но в ореховые глаза соседки

еще нравится мне посмотреть.

Ничего от нее не нужно —

пусть себе рядом живет,

улыбается мне равнодушно,

на ребенка кричит и поет,

может быть, ее глупость крепче

ее розоватых сосков,

может быть, она каждый вечер

доит в сплетне чужих коров,

и, когда загрустив, потухает

шоколадное золото глаз —

я боюсь, что она считает

без конца дорожающий газ…

Ах, боюсь я, что плоти кроме —

против Духа Святого греша —

в ней, как нищий в богатом доме,

к сожаленью, живет и душа…

Пралайа

Клеветникам России.

Разомлев от культуры жирной,

рассевшись в ней, как в карете,

вы хотели бы объехать мирно

и этот обвал столетий

и нехотя — наискосок —

поглядываете на Восток:

— «От азиатской тьмы

им-де не скоро освободиться!» —

Вы думаете, что только мы

умеем пропадать и сволочиться?

Пусть даже бунтов огонь погас

в пролетариях с рентами и купонами —

вы думаете, только у нас

могут расстреливать миллионами?

И не Россия —

что ее, бедную, трогать —

Вы сами себя, дорогие,

возьмете под ноготь.

Казался вечным прочный ваш уклад:

двуспальная кровать, двуспальная Жанетта,

кино, беллот, вечерняя газета,

бордо к жаркому и — потом — салат.

Все было крепкое, привычное, свое —

жена и дом, имущество, ребенок —

и вот кончается родное бытие,

и мир чужой выходит из пеленок!..

Есть в сытости предел —

рубеж опасный духу, а не телу —

мечту, которая когда-то птицей пела,

на вертел кто ее от жадности надел?

А пустоту, что все растет, растет, растет,

растет —

поторопился завалить вещами?

Но вещи перестали быть рабами,

и каждая, как пьявка, вас сосет!

И день идет (уже не за горами!)

червонцы чуда станут черепками,

богатые — проснутся бедняками,

бесчисленными круглыми нолями

вслед за Единственным, что всех вас поведет

в пчелиный сот…

А магией научных откровений

в металл, как в плоть, войдет ваш гордый гений,

сверхмеханический осуществится Бес,

и рассчитает он безгрешными мозгами,

как жить вам всем, как быть со всеми вами,

каких достойны вы еще небес.

И захлебнетесь вы в рожденном вами чуде,

и царствию его конца не будет!..

Мир устал от метаний свободного Духа,

он хочет застыть и остановиться,

чтоб слышать, как пролетает муха

(если она пожелает еще родиться).

И для равенства в царстве Аримана,

стирая различия и оттенки,

будут шарить в душе, как в карманах,

а того, кто поморщится — ставить к стенке…

И чувствует сердце, тоской замирая,

перебоями екая,

что с Запада, а не с Востока,

словно лавина с вершин Гималаев,

надвигается еще далекая

Пралайя.

Ода герою

Стали годы бежать вприпрыжку —

на своих на двоих не догнать.

Смотрит ученый в недавнюю книжку:

«Вот те на!

Все надо заново

переписать!»

И что теперь поэзия Иванова —

изнывание загнивания,

переулочный экзистенциализм,

когда звезд преломляют сияния

грани будничных призм.

Когда на заводе ль,

дома ль, в конторе ли

— говорят не о погоде,

не о том, как Иван Иванович

с Иваном Никифоровичем спорили —

а все об одном:

«Скажите на милость —

скоро ли? Да вскоре ли?

И вот совершилось

как во сне —

Опять большевицкие пропагандные уловки —

Человек на Луне!

На Луне — человек!» —

И стал двадцать первым двадцатый век…

Во все века владели им

сиянье сверху, бездна снизу —

Он шел меж них путем ночным

по жизни узкому карнизу.

И руки протянув вперед

к неуявимому виденью,

на грани роковых пустот

скользил он, спящий, лунной тенью.

И вот — в невероятный час

восторга, ужаса и муки,

и сном не закрывая глаз

и не протягивая руки,

покорный вызову — (Чьему?

И вглубь какой судьбы ведомый?)

он вышел в мировую тьму

из милого земного дома…

В небе, смертного часа черней,

звезд густой

рой.

На мысе безводного Моря Дождей

как он горд и как одинок, Герой!

В невероятное, небытьевое

падает камнем еще ему данная быль,

и скоро следы его скроет метеоритная пыль.

В сиянии синем

Земля, словно глобус школьный,

так далека —

где-то там Волга и где-то Ока,

светит солнце и Тане, и Мане, и Зине, и Лине,

в ржи поспевающей синь василька

так далека — что и думать больно.

Лицом к пустыне

и к синему свету —

спиной о ракету

(лом бесполезный!)

под лунной скалой отвесной

садится, готовясь к концу,

за то, что с вселенской бездной

стал первым лицом к лицу…

И вот он за пределы тайны —

как будто на пути земном —

под небом звезд необычайным

унесен непробудным сном.

Кто вел его? К каким пределам?

Есть цель иль вовсе цели нет?

Его желаньям слишком смелым

какой мерещился ответ?

Душа ли шла к истоку света

в тот рай, в котором рождена?

Земля ль, созревшая планета,

в пространство сеет семена?

Зачем мгновенным метеором

сгорела гордая душа

над лунным роковым простором

как некогда — взойдя ль на Форум,

на диких берегах ли Иртыша?..

…И ужалены только своей судьбой,

равняя мысль в регулярную строчку,

словно городовой,

автомобили на шумном проспекте,

скажут Умники: «Что ж герой?

Чего он искал там, чудак-одиночка?

Что доказал нам в духовном аспекте?

Пропал, как в пустыне глухой безответный крик,

на лугу бесконечном светляк тленный!»

— Нет, почтенные!

Этот светляк, хоть на миг,

хоть на миг озаряет точку,

в которую упирается ось Вселенной!

Значит, стоит искать,

если жизнь, может быть, только плата

за жестокое счастье

умереть одному —

на потухшей Звезде,

значит, стоит искать,

если жгут беспокойные страсти,

если сердце стремится куда-то