За чертой - [12]

идут в реку, собрав на грудь подолы,

чернея тайн нестыдной наготой.

И смотрит дед, улыбку чуть живую

запутав в клочья сизой бороды,

как плоть могутную, мужичью плоть ржаную

глотает синь полуденной воды.

А в селах тишь. Прижмурясь, дремлют хаты,

на солнцепеки выгнав огород,

и только аист на гнезде лохматом

кончает клекотом размашистый полет…

Пусть жизнь цветет в иной и лучшей доле,

настанет в мире тишь и благодать,

пусть волк с ягненком рядом лягут в поле

полдневный отдых братски коротать,

пусть новый строй народов и природы

поставит крест на каждом нашем зле —

блажен кто жил еще в иные годы

на дикой, неустроенной Земле!

И путь пройдя без роковых вопросов,

налив до края в сердце благодать

душистым полднем русских сенокосов,

как листья лоз, бессмысленно дышать!

3. Пчельник

Летний день на пчельнике у деда,

яркий-яркий раскаленный день.

Облака, как флот перед победой,

плавают у дальних деревень.

От жары на ветке молкнет птица,

ищет тварь прохладного угла.

Тишина как будто лет страница,

перевертываясь, замерла.

Лишь одни, верны своим законам,

честно строя свой медовый рай,

с неизменным монотонным звоном,

собирают пчелы урожай.

И, как ульи, тоже безумолку,

дед бормочет про свои дела —

как нечистик влез к нему на полку

и горшки посбрасывал со зла…

Ляжет полдень отдыхом коровьим,

выйдет внучка потчевать едой.

Пышет Паша ситцем и здоровьем,

девственной мужицкой красотой.

Для грудей ее, до края полных,

вышивки рубашные узки,

а в глазах, раскрытых, как подсолнух,

жар и стыд проснувшейся тоски.

Хорошо смотреть в глаза такие,

еле-еле мысли шевеля…

Хороша родимая Россия —

девки в ситце, в золоте поля!..

Все прошло и все переменилось,

новый род мой заселяет край,

только так же — в милость и немилость —

собирают пчелы урожай,

но нигде, ни на какой планете

в перевоплощениях любых,

глаз таких не встретить, не заметить,

этих девок больше нет на свете

и в полях, по-русски золотых!

4. Ночлег

Знакомый луг раскинулся маняще,

знакомый мост шагнул через ручей,

а вот и мельница с холма крылами машет

навстречу нам, и сразу вслед за ней

открылся хутор белый и веселый,

как легкий лебедь в зеркале воды.

Уже навесились на зубья частокола

обильной груши ранние плоды.

Уже с крыльца своей счастливой хаты,

гостям далеким по-простому рад,

торопится хозяин тароватый

убрать следы бесчисленных цыплят.

И свору песью выбросив навстречу

(беспечной помесью и масти и пород),

приветливо скрипят нам «добрый вечер»

косые створки стареньких ворот.

Встречает двор зверья вечерним станом —

базар восточный: кто во что горазд!

И кажется, стихами из Корана

на крыше аист поздравляет нас.

А в горнице, где стен усердным мелом

окна застенчивый усилен свет,

в шершавых рук пожатъи неумелом

степенная учтивость и привет.

И так отрадно узнавать исконных

святых вещей ненарушимый строй:

в цветах бумажных сонные иконы,

часы в простенке — с гирей составной.

В углу кровать, как пуховое чудо,

в подушках пестрых — и престол, и храм,

здесь каждый сон — пролог добра иль худа,

а труд любви — серьезен и упрям.

А рядом шкаф — устойчивей столетий,

на полках блюд неистребимый ряд,

что получают по наследству дети

и берегут в наследство для внучат…

Но вот на стол, переломив узоры,

ложится скатерть, хрусткая на вид,

и атакуют гостя приговоры,

что палка бьет, а чарка не вредит.

И девка спелая, застенчиво втыкая

в холсты рубашки крепкие сосцы,

отрежет половину каравая,

предложит к водке лук и огурцы.

Как водится, начнутся тары-бары

о том, о сем… Что дал Бог добрый день,

что у попа гроза сожгла амбары,

а лошадь — напоролась на плетень,

что бродит ведьмой по хлевам молодка,

что вновь Мара являлась у гумна…

Вздохнет старик: «Слабее стала водка,

И вообще — скудеют времена!»…

А между тем, воркуя в лампе древней,

огонь на гибель манит комаров.

В окошке опустился над деревней

лилово-розовый архангельский покров.

И всходит месяц — за кустом маячит,

и наконец влезает на плетень.

Уже зевок в ладонь хозяйка прячет —

пора ко сну: и завтра будет день…

Похвалят гости водку и галушки,

на сеновал ведет их дед глухой,

и девушка, неся горой подушки,

в глазах не гасит искры озорной…

…Счастливый край! В нем бы закончить годы,

быть может — дни, чтобы оставить в срок

под сенью лип, среди родной природы —

дубовый крест и вянущий венок.

И в оный миг, став на пороге рая,

увидеть вдруг, дыханье затая,

что та же мельница, крылом махая,

зовет на хутор инобытия,

и — если ты для брата не был Каин —

душе спасенной по-простому рад,

встречая гостя, Сам Большой Хозяин

с крыльца сметает мусор от цыплят…

Гремели битвы бешеных гигантов,

мир видел сны несбывшихся побед.

Счастливый край! Словно страна Атлантов

он потонул в пучине страшных лет.

Уже иначе там живут и пашут,

смеются, плачут, любят, говорят;

и мельницы с холмов крылом не машут,

и дом сожгли, и вырубили сад.

И скажет правнук, мирно богатея

на перегное наших бед и зла,

что в том краю хоть жизнь была труднее

но благодатней, кажется, была,

что все мы в мире — гости на ночлеге,

И счастлив тот, кому позволил Бог

закончить жизнь в неповрежденном веке,

кто просто жил и просто верить мог.

5. Богомолье

Привычный мир в предутреннем покое

еще как был и вот уже не наш.

В чай наспех влили молоко парное,

сложили в бричку пыльник и багаж.