За чертой - [11]

А ещё те фрагменты тел плодов. Такое впечатление, что кто-то целенаправленно занимается родовспоможением с последующей ликвидацией младенцев.

Подворные обходы района сотрудники полиции сделали, но ничего не выявили, а искать надо.

 И опознать трупы девушек надо. Подняли вон все заявления по пропавшим. Господи, сколько их. И везде одна формулировка: «Ушла из дома и не вернулась…». Люди, что же вы делаете? Как можно не знать, куда ушла? Как можно не знать друзей, подруг, их телефоны, адреса родителей?        Вспомнилась мама. «Володенька, оставь телефон, куда идёшь», — её коронная фраза. И оставлял ведь, потому что так ей было спокойней. Потому что любил её. Вот почему оставлял телефон и адрес, всегда. Только ни единого раза она этим телефоном не воспользовалась.

 Наверно, тоже потому что любила.

Подумал, что последние годы о маме стал меньше думать.

 Ему было тепло. С Оксаной всегда было тепло.

Странно. Он часто ловил себя на мысли, что если бы Оксана сама не проявила тогда инициативу, он бы не заинтересовался ею. Она не относилась к тому типу женщин, который ему нравился. Он бы, пожалуй, никогда не обратил бы на неё внимание.

Или обратил? Ведь обратил тогда, когда она опознавать мужа своего пришла. Нет, тогда он Олежку заприметил. Сразу в душу проник парень. Теперь он его сын.

Да, дела.

Интересно, куда пошла Оксана с утра пораньше? И записка эта дурацкая. Можно подумать, что он без этой записки не знает, что она его любит. Или он смысла записки не уловил? Может быть, она этими словами что-то другое сказать хотела. А он не понял. Неужели у неё тоже кто-то есть, помимо его? Нет, быть этого не может. Она тогда бы не писала, что любит. Ладно, на этот раз вечер утра мудренее. Вечером увидит её и спросит. Маме бы его Оксана нравилась. Вот на все сто процентов. Жаль. Как жаль, что они не встретились, что мама не узнала про его счастье. Что внуков не увидела, ни Олежку, ни Сашеньку.

 Вот с Леной мама общего языка не находила. Нет, не ссорилась и Даньку обожала просто, всегда радовалась, когда Лена его ей привозила на несколько дней. Но глаза говорили правду.

 Вспомнил, как мама переживала после того, как впервые привёл Лену домой. Долго расспрашивала кто она, и самое главное — кто она для него, для Володи. А он, влюблённый идиот, не заметил тревоги в её голосе. Он так восторженно передавал свои чувства, что мама улыбнулась и смирилась. Она слишком любила его. Настолько, что предпочла умереть. Он был уверен, что она обменяла свою жизнь на его жизнь.

При всей внешней непохожести Оксана напоминала ему маму. С ней было тепло. Душой тепло. Он был в ней уверен больше, чем в себе. Она не предаст. Никогда. Что же значила её записка?

Он призадумался и понял, что записка ничего не значила. Просто записка, просто с приятными словами, просто потому, что ей надо было куда-то бежать, а он спал с головной болью. Просто она позаботилась и не разбудила. Вот, всё просто, и не надо мотать самому себе нервы и искать подвох там, где его нет и быть не может.

Они вместе три года. Уже больше, и ни разу не ссорились. С ней можно говорить, она не дуется, она способна выслушать и понять.

Володя подумал, что надо не забыть купить ей цветы по дороге домой. Она радовалась им как ребёнок. Никаким подаркам так не радовалась, только цветам. А он нежился в её улыбке, блеске глаз, в ямочках на щеках. Казалось, что её улыбка освещает все тёмные уголки его души.

 В бюро всё было по-прежнему. Семёныч спорил с мужчиной, требовавшим отдать тело брата без вскрытия, жестикулировал, приводил кучу аргументов. Но если есть постановление следственных органов, то судебный медик отменить его уже не может и вскрытие провести обязан. Вот эту информацию и пытался донести до родственника коллега.

В ординаторской глотнул горячего кофе, вызвал санитара Петю и ушёл на вскрытие. Видел, как Семёныч где-то через полчаса занялся трупом на соседнем столе. Но коллега закончил вскрытие быстро.

 Когда вернулся в ординаторскую, Семёныч сообщил, что приходила Оксана, но ждать не стала, явно расстроилась отсутствием Володи и ушла.

Это был сигнал. Володя достал смартфон и набрал номер жены. Она ответила быстро.

 — Ксюш, что происходит?

 — Я сейчас приду, поговорить сможем?

 — Приходи.

Она казалась озабоченной или расстроенной. От кофе отказалась. Он налил ей чай. Семёныч обещал дописать и уйти в лабораторию, а потом добавил.

— Правильно, нефиг беременным женщинам кофе пить. Вредно.

Оксана опустила глаза.

 — Вова, прости, — она произнесла это тихо-тихо, как только дверь за Семёнычем закрылась.

— За что?

— Я действительно беременна. Мама так кричала, так ругалась, потащила меня к врачу, записаться на аборт. Вот, сегодня я была, записалась, сдала анализы. Только, понимаешь, так не честно. Ну что ты молчишь? — она повысила голос.

— Я слушаю.

— Вова, я обманула тебя дважды, это плохо.

— Плохо. Когда первый раз?

— Когда закончился «Фарматекс». В аптеку было бежать поздно, а я тебе ничего не сказала, решила, что один раз не страшно, только оказалось, что страшно.

— Понял, второй раз когда?

— Когда скрыла беременность. Тебя не было дома, пришла мама, меня тошнило. Она поняла, сказала, что я хуже кошки, что животные умеют предохраняться, а я нет. Потом кричала, что у меня двое детей, что я до сих пор не окончила институт, что я жалкая дура и неудачница. Что надо сделать аборт, чтобы ты не узнал.