Южный Крест - [8]

— Да, кажется, он в порядке… — протянула она аккуратно, не поднимая глаз. — Правда, работы много, надо какой-то доклад приготовить.

— Не доклад, а важное исследование! Вадик становится серьезным искусствоведом. Последние его работы были напечатаны… А, что, Леночка, вы об этом не знаете? — прервала она себя и, улыбаясь, посмотрела на молодую женщину.

— Знаю, конечно, он рассказывал!

— Ага… Вадик быстро идет в гору, его работы ценят. Это, кстати, непросто, когда вокруг много отличных специалистов. — Ирина Александровна взглянула на невестку, и в ее красивых глазах промелькнуло какое-то неуловимое выражение. — Он, Леночка, человек творческий. И деликатный. Ему нужен покой, отдохновение, всякие посторонние вещи могут только помешать, тонкая, не явная усмешка скользнула и погасла на ее губах. Сомнений быть не могло — это был вызов! Лена мгновенно ощутила это всем своим существом и хотела крикнуть: "Кого вы называете посторонним?!", но вместо этого промолчала и совершенно неожиданно для себя сказала:

— Я тоже интересуюсь искусством. Вадик составил список книг, которые мне надо прочитать.

— Жаль только, Леночка, что вам не дали этого в детстве. Я представляю, как трудно начинать все сначала!

— Почему же! — вспыхнула, не удержавшись, Лена, — я просто другими вещами интересовалась! Открытки собирала, на волейбол ходила долго, еще музыка.

— А музыку вы какую предпочитаете: камерную или симфоническую? невинно спросила Ирина Александровна.

— Нет… я эстраду, пластинки покупала.

— Понимаю… — Ирина Александровна саркастически посмотрела на Лену. Как бы вам это объяснить… Есть жизнь разных уровней, и эти уровни смешиваются с большим трудом. Людям из разных кругов бывает сложно понять друг друга, найти верный тон в жизни друг с другом. Найти взаимопонимание. Если вы понимаете, о чем я говорю? А без верного тона совместная жизнь становится невозможной.

— Вообще-то я согласна, только почему вы считаете, что у нас с Вадиком нет понимания? — проговорила Лена с внезапной и глубокой досадой и рассердилась, что так явно выдала свои чувства. Она чувствовала себя уязвленной и понимала, что свекровь говорит с ней так, именно чтобы ужалить, но впрямую сказать не могла и оттого еще более ощущала свое бессилие перед этой умной, оскорбляющей ее женщиной.

— Вадик меня любит, Ирина Александровна, и я его тоже!

— Да… он еще слишком вас любит… — прищурившись, сказала вполголоса Ирина Александровна и с натугой улыбнулась. — Вам нужно, Лена, найти с Вадиком верный тон. Вы, конечно, понимаете, что за эмоциональный климат дома отвечает женщина. Особенно, если вы имеете дело с такой незаурядной личностью, как Вадик. Вы же не станете отрицать, что вы несколько… простоваты для него? — Ирина Александровна длинно улыбнулась, а Лена конвульсивно дернула ногой, сильно растерявшись от столь прямого выпада и еще потому, что, может быть, что- то от этого могло быть правдой, которую она сама понимала и от которой мучилась, а в то же время вовсе не правдой, а явным оскорблением.

Нагнувшись, Лена медленно развязала шнурки, сняла ботинок и, глубоко запустив руку вовнутрь, принялась разглаживать невидимые складки. Так же спокойно надела она ботинок на ногу. Ирина Александровна смотрела на нее разочарованно. Но когда Лена медленно подняла голову и взглянула в глаза свекрови, Ирина Александровна чуть не вскрикнула. На нее смотрел неумолимый взгляд, никогда невидимый ею прежде на лице этой миловидной женщины.

— Вы оттого это говорите, Ирина Александровна, — начала тихо и слегка заторможенно Лена, не спуская горящего взгляда с лица свекрови, — что вы Вадика ревнуете. Раньше вы с ним жили, для себя его растили — один сыночек! И вдруг появляется женщина — моложе вас, привлекательная, да, да! повторила она в упоении, чувствуя, что поймала верную точку, — для вашего сына привлекательная, которую он любит и с которой он спит вот тут, около вашей стенки! А вы этого вынести не можете! Что же это значит? А значит — вы как женщина его ревнуете! Выходит, ревнуете его не только, как мать, а как женщина мужчину, который другую хочет!

Ирина Александровна махала на Лену руками, то затыкая уши, то порываясь бежать куда-то, и, наконец, прокричала как будто толчками, не помня себя:

— Как вы смеете! Какая грязь! Вот! Так и знала — пошлячка, плебейка! Из грязи да в князи!

— Ах, в князи! Какие же тут князи?! — задыхалась Лена, шалея. — Что же вы с нами так держались?!

— Как держалась? Что вы мелете?!!

— Забыли? Раз мы дверь не заперли, думали, не нужно — понимаете! А вы ворвались без стука и — шасть в шкаф за полотенцем. И роетесь, и роетесь, то к двери — уходить, то опять — назад. Мы не люди?! Нашу жизнь уважать не надо?! В другой раз мы с Вадиком лежим, целуемся, а вы входите и мило говорите: "Пойдемте, чайку попьем", и стоите над нами! Вадик говорит: "Мамуля, сюда нельзя". А вы опять повторяете: "Посидим, чайку попьем!" Я от стыда за вас готова была провалиться! Он и в третий раз говорит совсем замученно: "Мама, мы заняты, выйди". А вы что?! Улыбаетесь и смотрите, и смотрите!!! Мы с Вадиком о вас говорили, и знаете, что он сказал? Он выгораживал вас — как же, мамуля родная! — а потом и говорит: "Знаешь, Лена, мама хотела бы, чтобы мы расстались". Я говорю: "Как же ты о своей маме так думаешь?", а он: "Да и твоя мама тоже. И любая наша знакомая, любая женщина, которая нас встретит и увидит, что мы сильно любим друг друга, сразу безотчетно захочет нас развести". — "И мама?" — "Да, и мама".