Южный Крест - [30]

Не знаю, сколько прошло времени, но я проснулся от истошного крика. Динка сидела на своей подушке и отпихивала что-то от себя руками — как будто ее облепили какие-то насекомые — глаза ее были совершенно безумны. Волосы мои встали дыбом — я никогда не видел настоящих галлюцинаций у маленького любимого ребенка! Я схватил Динку в охапку и с воем побежал с ней по дому.

Очнулся я от оглушительного стука в дверь. Соседи в ночной тишине услышали страшные Динкины вопли и прибежали к нам. Потом нас везла "скорая", все бежали в палату, отнимали от меня Динку, я не давал, ее кололи, кололи бесконечно, и, наконец, меня оторвали от нее и выдворили за дверь. Но не выгнали, а оставили до утра.

Прошел день, температура немного спустилась, Динка начала пить. Шесть раз в день ей кололи колоссальные дозы лекарств. Я сидел рядом и смотрел на нее. Она стала очень длинной, худой, с большими серьезными глазами. В конце дня нас нашла Лена.

Со мной говорить она не стала, а имела беседу с врачом и назавтра привезла сок и книжку. Потом, кажется, приезжала еще, но я не обращал внимания, не помню.

Я понял, что беда нас миновала в конце этой недели. Динка села на постели и внимательно посмотрела на мое лицо. Потом погладила меня по щеке и задумчиво сказала:

— …Гадкий утенок!

Я засмеялся и, подыгрывая ей, повесил свой длинный нос.

— Правда, па, тебе идет старость… уже.

Динку выписали из клиники почти через месяц с диагнозом "сливная пневмония". Это означало, что в ее легких был не точечный очаг справа или слева, а оба легких целиком представляли один полыхающий очаг. Она должна была умереть, но случилось чудо.

Лена была в ярости — она считала, что это я довел Динку до такой болезни. Мне много раз объясняли, что каждый должен заниматься своим делом: нечего прачке управлять государством! Дело мужика много работать, деньги получать, думать о семье, устраивать приличный дом, а не заниматься черт знает чем! — кричала Лена день за днем, не сдерживаясь. Она уже перестала сдерживать себя. — Если ты сам готов вечно сидеть в дерьме, то хоть о ребенке бы подумал!!!

Динка в это время писала бабушке:

"Бабуля, мы с папой в болезни вышли на улицу и стали гулять. И увидела божий мир и очень удивилась, когда вспомнила прозрачную Неву. По ней плыл прекрасный лед и шуршал, как мыш, которая шелушыт зерном. А небо было голубое, ужасно голубое, голубее, чем синее море и синее реки. Исакиевский светился в Неве золотым отражением. А утки плавали вокруг нево…"

Глава 7

"А ну-ка, еще горяченькой и мыльца туда. — Николай Николаевич налил в ванну светло-зеленую жидкость и слабо помахал в воде ногами, взбалтывая. Нет, это не так-то просто, надо еще раз. Значит, если я кладу здесь тонкие плитки, то ступеньки как раз в пазы и войдут, но тогда для верхней части зазор будет маловат, а если толстые — все удобно и хорошо, но сами-то они не смотрятся".

От напряжения лицо Николая Николаевича сморщилось в гузку, выдавая сильнейшую душевную работу, в то время как бездеятельное, довольно рыхлое и утомленное тело его в распростертом виде качалось в объемистой ванной, расположенной в великолепно отделанной под мрамор и золото ванной комнате, которая, в свою очередь, располагалась в почти отстроенном третьем доме Николая Николаевича. Все в этом доме, как многое и в предыдущем, было возведено лично Николаем Николаевичем, не считая, конечно, фундамента и стен, и было плодом кропотливейшего и неустаннейшего труда. Ему посвящал Николай Николаевич не только все свободное время, но также душевные силы своей семьи и долгие ночные бдения, в процессе которых он взволнованно обдумывал цвет замазки, толщину ступенек, ширину дверей и другие наиважнейшие детали. Решение каждой из этих задач отнимало у Николая Николаевича сон и аппетит и приводило его в состояние сильнейшего возбуждения, так что он иногда и на четвереньках выбирался ночью из своей спальни и с сантиметром в руках ползал по полу и вдоль стен, бессчетно считая и пересчитывая. Никому бы на свете не доверил Николай Николаевич столь ответственной работы. Этот дом должен был стать триумфом, монументом всей его жизни. И он, конечно, и становился.

Ради этой точки Николай Николаевич юношей оставил свою мать с сонмом младших детишек в Югославии, куда забросила их война. Отец — власовец — еще раньше сгинул где-то в лагере. И как только появилась лазейка, молоденький Николаша, не тратя время на терзания о семейном и сыновнем долге, добыв денег на пароход, отчалил из голодной Европы в солнечную Австралию. Бесплодные душевные переживания не омрачали распорядка жизни юного каменщика, и, кажется, переписка его с матерью, ограничившись десятком писем, благополучно скончалась.

Жизнь сулила блаженства, и, несмотря на недостаток нужных средств, Николаша приступил к ухаживанию за официанткой из соседней закусочной, формы которой, все чаще и чаще возникавшие перед Николашей даже и во снах, вносили незапланированный хаос в его ничем доселе не омрачаемую жизнь.

Девушка эта, по имени Валя, принадлежала к русской семье, покинувшей Китай в один из последних исходов русских из Харбина. Город был густо населен русскими, начиная с периода постройки КВЖД, с конца девятнадцатого века. Детишки инженеров-путейцев, строителей, техников, ремонтников учились в своих русских школах, и русский язык ходил в городе наравне с китайским ассимиляция шла с трудом. К началу второй мировой войны в городе уже было около миллиона русских. Выезжать из Харбина начали по разным причинам: бежали от японцев и от реформ Мао-цзе-дуна. Половина русского населения, родившегося и прожившего жизнь в Харбине, бросив обжитые места, отправилась в Россию, но не в города, а в легкие палатки целинников: энтузиазм помочь родной стране был велик. Вторая половина русских предпочла путешествие в отдаленные городки Сидней и Мельбурн.