— На Бернара Вентадорнского? Может быть. Ну, что ж тут поделаешь, я плохой лирический поэт, приходится подражать…
— Да нет. Ты хороший поэт. Лучший поэт на свете.
— Анри…
— Не смей возражать, ты, вассал! Я знаю, что говорю. И если эти фландрцы тебя не оценят по достоинству… немедля плюй им в глаза и тут же езжай обратно. Понял?..
— Да, монсеньор… да, мессир Оргелуз.
…И растворились перед черным конем внутренние ворота, и его здоровенные копыта тяжело застучали по мощеному пути. Кретьен оглянулся от самого палисада — но уже не увидел Анри, а солнце в тумане и дымке вставало над землей, и колокола рассвета зазвенели чуть раньше, чем затихла труба утренней стражи, та самая, воспетая в обадах[41]. Больше в этой жизни они с Анри не встречались.
«Лишь для разумных и учтивых
Любовь — наставница благая:
Она преследует строптивых,
Непобедимых настигая…
…Напрасны предостереженья:
Я снисхождения не стою.
Нет, я не выиграл сраженья,
Хоть жизнь моя была войною.»
Давай, спеши, мессир Простак, беги от нее, — да впрочем, чего уж там, от себя… Беги, чтобы не стать предателем, спасайся от того дня, который пришел бы неминуемо, и ты знаешь это сам — того дня, когда ложь обернулась бы правдой, и вы соединили бы губы, закрывая глаза… Тебе нужно уехать — ради вашей любви, ради ее чести, ради твоего друга, ради смешных имен и стишков, которые вы придумывали вместе с ней. Так должен делать тот, кто хочет оставлять за собой — что бы ни было — чистый путь.
Оставлять чистой тропу позади.
Оставлять чистой дорогу до воды. И до того, что за ней…
Тем же вечером Годфруа из Ланьи в окружении замковых дам и почтительно внимавших оруженосцев стоял в рыцарском зале после воскресной мессы, похлопывая себя по ладони какой-то свернутой в трубку толстой рукописью, и речь его текла легко и весело:
— И мессир Кретьен, уезжая, попросил меня закончить его роман о Ланселоте — мы, в общем-то, иногда работали вместе, вот он и доверил. Ну да, я думаю, что это, пожалуй, лучший его роман…
— Мессир Годфруа! Вы ж его ученик, вы, наверное, знаете, — встрял один тоненький любопытный юноша по имени Эдмон, — что это за слухи, будто монсеньор Анри вчера серьезно ранил Кретьена в поединке?..
Несколько дам переглянулись, понимающе покивали.
— Ах, ну да, госпожа наша Мари…
— Не стоит, Матильда, милая — я знаю, да, да…
Годфруа стрельнул ярким синим взглядом в их сторону и заметил, как ни в чем не бывало:
— Да, кухонные служанки чего только не выдумают. Вилланки, сами понимаете! Я сегодня утром провожал мессира Кретьена в дорогу, и совершенно никаких увечий у него не наблюдалось. Куда-то поехал по поручению графа, и все тут…
О, верный и честный Годфруа, что бы он сам по себе не думал, крепости сдавать не собирался.
Конец 2 части.
