Юстиниан - [24]

Как уже говорилось, родным языком Петра Савватия была латынь. Будучи взрослым, Юстиниан обнаруживал и свободное владение греческим — во всяком случае, многие сохранившиеся его письма написаны по-гречески. Если предположить, что Петр Савватий ходил в школу, то изучать греческий он начал именно там. Тут уместно снова привести цитату из Августина, которому, как и Петру, приходилось учить незнакомый, трудный, но такой нужный впоследствии язык. Может быть, и Петр Савватий в начале овладения греческой словесностью думал о чем-то подобном: «В чем, однако, была причина, что я ненавидел греческий, которым меня пичкали с раннего детства? Это и теперь мне не вполне понятно. Латынь я очень любил, только не то, чему учат в начальных школах, а уроки так называемых грамматиков. Первоначальное обучение чтению, письму и счету казалось мне таким же тягостным и мучительным, как весь греческий…

Почему же ненавидел я греческую литературу, которая полна таких рассказов (о языческих богах и героях. — С. Д.)? Гомер ведь умеет искусно сплетать такие басни; в своей суетности он так сладостен, и тем не менее мне, мальчику, он был горек. Я думаю, что таким же для греческих мальчиков оказывается и Вергилий, если их заставляют изучать его так же, как меня Гомера. Трудности, очевидно обычные трудности при изучении чужого языка, окропили, словно желчью, всю прелесть греческих баснословий. Я не знал ведь еще ни одного слова по-гречески, а на меня налегали, чтобы я выучил его, не давая ни отдыха, ни сроку и пугая жестокими наказаниями. Было время, когда я, малюткой, не знал ни одного слова по-латыни, но я выучился ей на слух, безо всякого страха и мучений, от кормилиц, шутивших и игравших со мной, среди ласковой речи, веселья и смеха. Я выучился ей без тягостного и мучительного принуждения, ибо сердце мое понуждало рожать зачатое, а родить было невозможно, не выучи я, не за уроками, а в разговоре, тех слов, которыми я передавал слуху других то, что думал»[87].

Наш современник византинист Сергей Иванов полагает, что латинский и древнегреческий языки оказывают разное влияние на развитие личности. По его мнению, латынь, будучи языком логичным, дисциплинирует ум, правильно «настраивает мозги». А вот греческий, язык трудный и «другой», приучает человека постигать сложность мира. Иными словами, человек, выучивший древнегреческий, меньше склонен к соблазну простых решений, его взгляд на мир становится масштабнее и шире[88].

Вот маленький Петр Савватий делает дома уроки — пыхтя, прикусив от усердия кончик языка, чертит крест и выводит неумелой еще рукой, стараясь и мучаясь, по-гречески:

«Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей…»

С тоской и завистью глядит мальчик в окно, туда, где внизу, за виноградником, на берегу Аксиоса (нынешний Вардар) играют в мяч его менее богатые, но куда более свободные сверстники. Гомонят птицы, которых так славно ловить, намазав клеем веточки! Пахнет дымом от печи, свежим хлебом. К этим ароматам примешивается слабый, но различимый запах лошадиного пота — значит, где-то неподалеку стоит отцовская кобыла. Вот бы бросить всё и на ней покататься! Мальчик вздыхает, опускает голову и продолжает чертить не вполне еще понятные, трудные и такие красивые в своей торжественности слова:

«…Но в законе Господа воля Его, и о законе Его размышляет он день и ночь!»

Тем, кто успешно преодолел ступень грамматики, предстояло (опять же при наличии средств) ознакомиться с искусством риторики. Это был значительно более сложный предмет, но для человека, собиравшегося делать гражданскую карьеру, искусство владения словом являлось жизненно необходимым.

Риторику (если только не нанимался специальный учитель) уже вряд ли можно было освоить на дому, только в школе. Была ли такая в Скупах или разоренном походами готов Наиссе, мы не знаем. Но в Константинополе риторская школа существовала совершенно точно, и не одна. Семью, отправлявшую сына на учебу в столицу, ждали значительные траты: помимо расходов на уроки ритора и жилье (что само по себе недешево), нужны были книги — а стоили они очень дорого.

Высшей ступенью обучения считалась философия. Преподавали ее только в крупных городах — Афинах, Александрии и Константинополе. Вместо философии юноша, стремящийся сделать карьеру, мог заняться юриспруденцией, но для этого, опять же, следовало ехать в Константинополь или Александрию, а может, и еще дальше — в ливанский Верит (Бейрут).

С естественными науками, физикой и архитектурой были проблемы. Византийцы отделяли «свободные искусства» от «ремесел», требовавших физического труда. Парадокс, но еще в глубокой древности ученые римляне и греки к ремеслам относились свысока — ведь трудиться физически считалось зазорным, это было не господское дело.

Преподавание ремесел и инженерного дела велось, видимо, мастерами в кругу своих учеников. На сей предмет существовали писаные правила: согласно закону 344 года (между прочим, Юстиниан оставил его в своем Кодексе), «механикам, геометрам и архитекторам, которые следят за соблюдением всех планов и чертежей и применяют все измерения и расчеты в строительстве… предлагаем мы… проявлять одинаковое усердие к тому, чтобы учить других и учиться самим. Итак, пусть они будут освобождены от общественных повинностей, и те, кто способны учить, пусть берут к себе в обучение»