Юрод - [13]

Шрифт
Интервал

Одна рука Воротынцева продолжала оглаживать голову Серова, чуть качающуюся на сильно истончившейся за прошедшие несколько дней шее, другая легла все еще проклинающему жизнь больному на бедро. Затем рука перекочевала на живот. Она оказалась слишком близко к низу живота, чтобы оставить какие-то сомнения в намерениях маленького китайца.

Серов вздрогнул. Во всякое другое время он, ненавидевший всяческих извращенцев, просто-напросто дал бы лекарю в ухо. Но сейчас... Какаято полумгла приязни, какой-то тончайший туман благодарности выстлал скользким императорским шелком нутро больного, и он от этой неожиданной приязни и благодарности к примостившемуся рядом маленькому китайцу согласно всхлипнул.

Воротынцев вдруг встал. В темноте бывший лекарь в своем длинном халате показался еще более хрупким, молодым, небезразличным.

- Если я вам неприятен, я уйду... - Маленький китайский оркестр - соловей, стеклянная дудочка, тонкий стебель цветка - зажурчал в голосе вставшего.

- Нет. Зачем же... Приятен! - назло всем, назло себе прежнему просипел тихо Серов.

Воротынцев поспешно сел на соляры обратно.

- Любовь... Любовь телесная вас спасет... Она - чище небесной! Калерия Львовна - уехала... Но я... Я ведь здесь... - звенел голосок бывшего лекаря.

И Серов, совершенно неожиданно для себя, тем же самым движением, что и маленький китаец минуту назад, огладил Воротынцева по бедру.

- Нет... Меня не обманешь... Вы меня еще не любите, - протянул вдруг печально бывший лекарь. - Впрочем... - хихикнул он, - к любви мы всегда успеем вернуться, хотя бы завтра... А пока вот вам таблеточка настоящая - и в палату! Там попросите Клашу ранки и порезы ваши промыть. Да вот, кстати, возьмите книжонку.

Если свет выключать не будут, гляньте...

- Мне в палату нельзя. Они меня там в порошок истолкут! - мялся Серов, вертя в руках крохотную брошюрку, под названием "Школа юродства". Автор на брошюрке указан не был, кем она издана, тоже было неясно.

- Можно, можно. Там они побоятся. Да они уже все, что было надо, с вами и проделали. По программе. Все точка в точку. Как Хосяк им расписал. От программки-то они ни на шаг! Здесь с этим строго. Да и ночь наступает... Сейчас всех овец заблудших со двора погонят...

*** Свет в палате №30-01, обычно горевший всю ночь, - внезапно погас. Ночь, ночь, ноченька, ночара накрыла Серова с головой, потащила его в свои закутки и заулки, стала заталкивать в потайные, доселе закрытые от него напрочь ходы. Ночь! Ночь!

Медлительная царица и крупнозадая вертлявая телочка одновременно забирала и втягивала его в себя, в свои полости и поры, казалось, навсегда. И ни жалости, ни сожаления к оставляемому миру не испытывал страдающий неврозом навязчивых состояний больной, а может, и здоровый, но почувствовавший себя вдруг в больничном воздухе таким же больным, как и сам этот воздух, растянувшийся на узкой койке человек! Ничего он в этом оставляемом дневном мирке не хотел отыскать и взять с собой...

Ночь, ночь! Никаких видений и никаких призраков не рождает она! Потому что реален каждый жест ее, каждый фантом и каждая пылинка! Реально все, что носится в ней, плачет, вопит и бушует! И тот, кто хоть однажды дал ночи без сопротивления и кривлянья унести себя в настоящую ее густоту, тот уже не захочет насыщаться, набивать все свои клеточки и поры одним лишь ничего сердцу не говорящим днем. Тот, кто однажды хоть примет в себя ночь настоящую, глубокую, уже ни на что не променяет ее райские, так не похожие на кладбищенские (их так рисуют!) сады, ни на что не променяет шелест ее серафических едва ощутимых крыл, слюдяных лунных паутинок и тихих призвездных рощ! Потому что есть эти паутинки и кущи! Есть! И не в больном воображении лежащих в 3-м медикаментозном они рождались! Нет, о нет!

II. Божья воля.

Черно-седой цыпастый петух продрал больное, пропойное горло, надулся и взбух от подготовляемого в грудке крика, но вдруг отчего-то опал, сник, петь-кукарекать не стал. Неуклюже и злобно, как электронная, попорченная неумелым обращением игрушка, он вертанулся на одной ноге и, передумав прогонять ночь, передумав кромсать и полосовать ее своими получеловеческими воплями, прикрыл поганые гноящиеся глаза, скользнул клювом под крыло.

Тут же вместе с петухом замерло, успокоилось, затихло все в округе.

Все замерло, утихло, и крыша 3-го отделения усиленной медикаментозной терапии, разломившись надвое и от разлома чуть разойдясь в стороны, стремительно, как на шарнирах, поехала вниз.

Крыша поехала, и Серов увидал обнажившееся сырое небо: мелко трепещущее, словно раскрытый одним взмахом хирургического ножа, бескровный человеческий мозг...

Звезд почти не было. Бежали по краешку ночи легким рваным туманцем негустые, почти прозрачные облака, не создававшие никаких преград между глядящим в небо и сеющимся откуда-то из самой глубины его, со звезд, зеленовато-жемчужным светом.

Один розовый, истомляемый собственным светом огонек сразу привлек внимание Серова. Огонек этот двигался, но был явно прозрачней и крупнее самолетных или спутниковых огней, был вроде "его собственным" огоньком, был как бы точкой приложения той внезапной воли, которую с приходом ночи ощутил в себе лежащий на узкой койке в палате третьего этажа заговорщик.


Еще от автора Борис Тимофеевич Евсеев
Русские композиторы

История музыкальной культуры России в рассказах о великих композиторах: Глинке, Мусоргском, Чайковском, Стравинском и других.Для старшего школьного возраста.Рекомендовано Министерством общего и профессионального образования РФ для дополнительного образования.Книги серии История России издательства «Белый город» признаны лучшими книгами 2000 года.


Офирский скворец

Российский подданный, авантюрист и прожектер Иван Тревога, задумавший основать на острове Борнео Офирское царство, по приказу Екатерины II помещен в Смирительный дом. Там он учит скворца человеческой речи. Вскоре Тревоге удается переправить птицу в Москву, к загадочной расселине времен, находящейся в знаменитом Голосовом овраге. В нем на долгие годы пропадали, а потом, через десятки и даже сотни лет, вновь появлялись как отдельные люди, так и целые воинские подразделения. Оберсекретарь Тайной экспедиции Степан Иванович Шешковский посылает поймать выкрикивающего дерзости скворца.


Романчик

«Романчик» Бориса Евсеева – это история любви, история времени, история взросления души. Студент и студентка музыкального института – песчинки в мире советской несвободы и партийно-педагогического цинизма. Запрещенные книги и неподцензурные рукописи, отнятая навсегда скрипка героя и слезы стукачей и сексотов, Москва и чудесный Новороссийский край – вот оси и координаты этой вещи.«Романчик» вошел в длинный список номинантов на премию «Букер – Открытая Россия» 2005.


Петр Чайковский, или Волшебное перо

Это история о самом известном в мире российском композиторе, музыка которого отличается красочностью, романтичностью и необычайным мелодическим богатством. Книга предназначена для детей младшего и среднего школьного возраста.


Мощное падение вниз верхового сокола, видящего стремительное приближение воды, берегов, излуки и леса

Борис Евсеев — родился в 1951 г. в Херсоне. Учился в ГМПИ им. Гнесиных, на Высших литературных курсах. Автор поэтических книг “Сквозь восходящее пламя печали” (М., 1993), “Романс навыворот” (М., 1994) и “Шестикрыл” (Алма-Ата, 1995). Рассказы и повести печатались в журналах “Знамя”, “Континент”, “Москва”, “Согласие” и др. Живет в Подмосковье.


Дюжина слов об Октябре

Сегодня, в 2017 году, спустя столетие после штурма Зимнего и Московского восстания, Октябрьская революция по-прежнему вызывает споры. Была ли она неизбежна? Почему один период в истории великой российской державы уступил место другому лишь через кровь Гражданской войны? Каково влияние Октября на ход мировой истории? В этом сборнике, как и в книге «Семнадцать о Семнадцатом», писатели рассказывают об Октябре и его эхе в Одессе и на Чукотке, в Париже и архангельской деревне, сто лет назад и в наши дни.


Рекомендуем почитать
Деревянные волки

Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.


Сорок тысяч

Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.


Зверь выходит на берег

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Голубь с зеленым горошком

«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.


Мать

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Танки

Дорогой читатель! Вы держите в руках книгу, в основу которой лег одноименный художественный фильм «ТАНКИ». Эта кинокартина приурочена к 120 -летию со дня рождения выдающегося конструктора Михаила Ильича Кошкина и посвящена создателям танка Т-34. Фильм снят по мотивам реальных событий. Он рассказывает о секретном пробеге в 1940 году Михаила Кошкина к Сталину в Москву на прототипах танка для утверждения и запуска в серию опытных образцов боевой машины. Той самой легендарной «тридцатьчетверки», на которой мир был спасен от фашистских захватчиков! В этой книге вы сможете прочитать не только вымышленную киноисторию, но и узнать, как все было в действительности.