Грустный человек с легкой, как пух, бородой и седыми, чуть встрепанными волосами стоит у раскрытого рояля. Кажется, он хочет на минуту присесть и что-то сыграть, но никак не может на это решиться.
А вокруг него в огромной, в четыре окна гостиной мягко движутся, снуют, хороводят какие-то полупрозрачные фигурки: юркие, быстрые, подобные играющим теням. Фигурки эти словно бы сошли со старинных, чуть потемневших, истрескавшихся картин. Здесь — офицеры в строго расчисленных, шитых золотом мундирах. Здесь франты в узких фраках. Тучные бояре, стрельцы, казаки, крестьяне. Здесь даже ведьма, впопыхах оседлавшая черта, и злобный мышиный король, отвратительно подёргивающий своими тремя головами. И хоть на шляпах офицеров пыль, а лица крестьян покрыты каким-то стылым туманцем, — фигурки эти бойко пляшут, поют, трогают и теребят человека с седой бородкой.
Но он не обращает на них внимания. Думает о чем-то своем. Видимо, почувствовав это, фигурки в непривычных, давно нами позабытых костюмах, куда-то исчезают. Однако в откинутой крышке рояля человек все еще продолжает видеть их уходящие, тускнеющие отражения, продолжает слышать стихающий говор и хохоток.
Может, это отражается в зеркалах рояля пламя толстых, чуть косо вставленных свечей, может, что другое, но только грустный человек (а это знаменитый на весь мир композитор Чайковский) смотрит и смотрит на игру огней в черной рояльной бездне. Он смотрит на огонь и вспоминает свою жизнь.
И как ему хочется, чтобы всё, что с ним происходило, тоже оказалось всего лишь веселой игрой! Оказалось только сказкой, предваряющей ту настоящую жизнь, что, возможно, ждет его впереди.
Потому что, дорогой слушатель мой или читатель, всё, что происходит с человеком, никуда не девается и не пропадает! А становится сказкой, рассказом или, в крайнем случае, историей. И переходит в какой-то особый, навсегда закрытый от нас мир. Но потом, из этого особого мира, неведомо какими путями, вновь возвращается к нам…
Вот сейчас эту сказку, смешанную с правдивыми историями — историями из жизни Петра Ильича Чайковского, — ты и услышишь. Надо лишь перевернуть страницу! И послышится шелест вьюги и звон дальнего колокольца, покажется дом двухэтажный, мелькнет в окнах первого этажа свет. Зазвучат детские голоса…
Это и будет настоящим началом нашей повести.
Глава первая.
Стеклянный ребёнок
В сонном Воткинске, в доме управляющего горных заводов — праздник. Встречают Рождество. Плывут, дрожат свечи. Мокрым холодом дышит елка. Носятся дети. Взрослых никого нет. Изредка лишь приоткроет резную тяжелую дверь старый слуга башкирец Халит. Но, причмокнув толстыми коричневыми губами и качнув наголо обритой головой, тотчас спрячется вновь.
«И надо же такому случиться, — думает в углу комнаты, в старинном кресле, маленький Петя, — надо же такому случиться, чтобы именно сегодня моя милая Фанни отлучилась».
Петя уже напраздновался, наплясался. Наигрался до головокружения на фортепьяно. Наслушался мелодий механического органчика — оркестрины, и теперь устал, забился от беготни подальше, в кресло.
— И маменьки нет… — протяжно вздыхает он. — Она бы, конечно, ни за что не позволила какому-то ничтожному карле обижать меня! А какая противная на нём маска!
— Противная? Это мою-то миленькую маску ты называешь противной?
К Пете стремглав бросается толстый маленький человечек в костюме пирата. Один глаз его закрывает черная повязка. В правой руке пират держит короткую, но уж никак не похожую на игрушечную, саблю.
— Вот я тебя сейчас, мерзкий мальчишка! — крикнул карлик и взмахнул острой саблей.
— Как вы смели подслушивать мои мысли! Кто вас звал сюда! — прошептал Петя.
— Го-го-го, ух-гу-гу! — завыл и застонал карлик. — Конечно же, никто! Но ты, дерзкий мальчишка, своими глупыми фортепьянными наигрышами не даешь заснуть моему маленькому царству. И это тебе даром с рук не сойдёт!
Тут Петя испугался, и хотел было позвать старшего брата Николеньку или убежать. Но любопытство пересилило, и он спросил:
— Какое царство, где оно?
— А вот я тебя сейчас упеку в него! — снова завыл толстяк. А царство у меня — серно-смоляное! И мне как раз недостает стеклянного часового у Главной Башни. Вот я и поставлю тебя на часы охранять моё царство! Потому что я царь! А зовут меня — Софир! Я — царь Софир, царь Софир, упеку тебя в свой мир!
И толстяк грубо и неприлично расхохотался. И тут же ухватил Петю поперек туловища и поволок к противоположной стене за огромный диван. За диваном оказался небольшая дверка без всякой ручки. (И как это Петя раньше ее не видел? Как не догадался, что рядом с цветастым диваном вход в какое-то мерзкое царство!)
Карлик сразу же стал эту дверь открывать. Петя хотел закричать, но отчего-то не смог. И вот, когда запыхавшийся пират уже совсем было пропихнул и впрямь остекленевшего Петю в дверной проем, раздался шум, треск, шелест крыльев, и у дивана возникла самая настоящая фея. Она была в длинном белом сверкающем платье. На головке ее ловко сидела маленькая золотая корона.