Юрий Звенигородский - [55]
— Родятся же подобные исполины! — воскликнул Юрий.
— Безжалостно убивающие миллионы, ненасытные истреблением, — дополнил Морозов, — разрушающие общества ради основания новых, ничем не лучших.
— Таинственная воля Всевышнего?
Боярин сам пытался уразуметь:
— Внутреннее беспокойство духа. Стремятся от трудного к труднейшему. Готовы загубить все, чтобы называться великими.
Князь попробовал четче выразить мысль:
— Умопомрачительное пристрастие к величию?
Семен Федорыч подтвердил примером:
— Он сказал вот что своим эмирам: «Друзья и сподвижники! Имя мое ужаснуло вселенную. Движением перста потрясаю землю. Счастье благоприятствует мне, зовет к новым победам. Сокрушу все, что дерзнет противиться!» Он пошел дорогой македонского героя в страну, которую история назвала колыбелью человечества[56], куда искони стремились завоеватели, страну, менее других известную летописцам. Истребив племя огнепоклонников, стал у скалы, имеющей вид телицы, извергающей из недр своих великую реку Ганг. Его полководцы изумились цепям дивных гор, глубоким, бурным потокам, жгучим пустыням, огромным слонам, мириадам неустрашимых воинов.
— И победил? — не хотел верить Юрий.
— С победой вернулся унять султана турецкого, — склонил голову Семен Федорыч. — Вот что написал Баязету[57]: «Знай, мое войско покрывает землю от моря до моря. Цари мне служат телохранителями. Я играю судьбой и счастьем. А ты кто, муравей туркоманский? Дерзнешь ли восстать на слона? Если робкие европейцы бежали перед тобой, славь Магомета, а не храбрость свою. Не выступай из разумных пределов, или погибнешь!»
— И что ж Баязет? — любопытствовал князь.
Боярин сказал усмешливо:
— Ответствовал гордо. Но был пленен. Темир-Аксак унизил его подарками и словами о тленности мирского величия.
— Однако, — встал с лавки Юрий, — такая воинская жизнь весьма утомительна.
Боярин тоже поднялся:
— Великим доступен великий отдых. В столице своей Самарканде он строит и украшает мечети, разводит сады, соединяет каналами реки близ новых, возведенных им городов, одаривает подданных милостыней. Этим как бы искупает свои разрушения, пирамиды голов человеческих.
— Да, — вздохнул Юрий, — ты живо изобразил не просто страшного, а чудовищного врага.
— Дай Бог, чтоб сие чудовище оказалось для нас лишь призраком, — сказал, прощаясь, Морозов.
Остаток дня для Юрия прошел в мрачных раздумьях.
Ночью дворский Матюша Зарян осторожно дотронулся до плеча спящего господина.
— А? — воспрянул от сна князь.
— Потребна воля твоя, Юрий Дмитрич. Асайка Карачурин, оружничий, просит безотлагательно выслушать его.
— Пусть войдет, — взял кафтан с лавки князь и стал облачаться.
Вошел в халате Асай, поклонился земно.
— Прости, Гюргибек! Важная новость.
— Ну?
— Жил в Орде, дружбу водил в Орде, — быстро залопотал татарин. — Был у меня друг Каверга: воин Мамаев темника Хазибея. Делили кумыс от одной кобылы. Теперь он в гору пошел: сотник Темир-Аксака! Тьмы тысяч Сагеб-Керема, что стали на реке Дон, не пошли назад. Двинулись двумя частями на Русь. Одна половина по левому берегу, другая — по правому. Каверга понял: быть Москве под ножом! Мне, крещеному, — в первую голову. Вот и решил спасти. Бежал, пять коней загнал. Сейчас снова назад уйдет. Как не уведомить твою милость?
Юрий встал. Голова раскалывалась противоречивыми мыслями.
— Ты вот что, Асай. Где твой друг?
— В сенях, Гюргибек.
— Зови челядь, что не дали уйти.
Оружничий помотал башкой:
— Убей, не могу.
— Клянусь, спасу твоего приятеля, — перекрестился князь. — Худа ему не будет.
Асай кивнул и исчез. Стало быть, поверил. Юрий прошел в сени. В колеблющемся сиянье свечи увидел молодого богатыря, каких не помнил среди ордынцев: рост — под дверной косяк, лик бел, смоль волос кудрява, стеганый архалук с чужого плеча — по пояс.
— Здрав будь, Каверга, — начал Юрий. — Я князь.
Сотник склонился поясно. Однако молчал.
— Не понимаешь по-нашему, — догадался Юрий. — Хотел тебе объяснить: схоронись у меня. Наши поймают — пытка. Свои дознаются — опять пытка и смерть. Мой слуга — твой друг, стало быть, я не выдам. Выживем вместе, погибнем, — как Бог даст. Сейчас Асай растолкует.
Каверга густым басом произнес:
— Не надо.
— Чуть не чище меня говоришь по-русски? — насторожился Юрий.
Сотник Темир-Аксака осклабился:
— Я три года у вас посольничал на Ордынском дворе. Тебя знаю, брата твоего, великого князя, знаю. Вот стою, думаю. Видно, ты прав: сделано мною доброе дело, теперь лучше не показываться ни вашим, ни нашим.
Вернулся Асай. Челядь стала заполнять сени. Юрий велел:
— Оставьте нас одних. Пусть подадут в столовую палату еду.
