Юрий Звенигородский - [2]
Вой провожал их до самых Фроловских ворот. Старший братец сказал, что таких бояр, как вот этот Феодор Андреич Свибл, в отцовом окружении еще немало. Им привычнее пресмыкаться перед ордынцами и втихомолку набивать калиты. Темник Мамай тоже не прочь вернуть прежние времена, вот и собрал всю силу. Скоро где-то на реке Дон сшибутся две рати. Это будет не то, что на берегах Пьяны или Вожи, — куда страшнее! Шестилетний Юрий еще не знал про пораженье на Пьяне и про победу на Воже[2]. Он поглядел на Кремль, укрепленный недавно кирпичными стенами, промолвил твердо: «Такой толстый камень! Придут татары, нас за ним не достанут». Старший брат осердился было на младшего, как на болтуна Свибла, да сдержался: «Они сюда не придут. Игумен Троицкого монастыря старец Сергий предрек: битва будет очень кровопролитная! И все же татунька возвратится к нам со щитом»[3]. Юрий при имени Сергия успокоился. Этот старец крестил его. А еще он — прозорливец и великий подвижник. Матунька говорила: какой-то епископ проезжал мимо Троицкого монастыря и издали поклонился обители. Старец встал из-за трапезы и отвесил ответный поклон в сторону далекого от него владыки. Дядюшка же Владимир Андреич удивлялся иному: когда в его отчине Серпухове основали Высоцкий монастырь, Сергий, любитель пешехожения, прошагал от своей Троицы сотни верст, чтобы освятить его.
Маленький княжич, утешенный старшим братом, залюбовался родным златоверхим теремом, недавно построенным рядом с Архангельским и Успенским соборами. Говорят, этой бревенчатой красотой восторгаются иноземцы как дивным замком. Юрий, минуту назад поборовший страх, не хотел поверить, что такому дворцу угрожает беда.
Карета остановилась. Дети ступили на витиеватую лестницу, украшенную резными лавками с откидными сиденьями. Она вела в красивейшую часть терема — Набережные сени, двусветные, со стекольчатыми высокими окнами, глядевшими на Москву-реку. Здесь, как и в дворцовой Золотой палате, принимались самые именитые гости. У первой ступеньки княжичей встретил старейший боярин Даниил Феофанович. Он возьми да скажи; «Экая воцарилась тишь! Будто зависла лютая туча. То ли всех молнией поразит, то ли опять откроет нам небо с солнцем».
Юрий тотчас же убедился: не слышно ни воплей, ни перебранки, ни тревожных речей. Московский Кремль и за ним весь Посад, Загородье с Заречьем, а следом, пожалуй, вся Русь, казалось, тонут в непроницаемой тишине. Даже детскому разуму внезапно открылось: это тишина ожидания!
Младыш вырвал руку из дядькиной, опрометью побежал в подклет, дабы черной лестницей круто подняться к себе в светелку. Там мамка Домникея как-никак успокоит. И, называется, успокоила! Насказала про знамения небесные и земные. А теперь вот и коломенский храм обрушился. Правда, старший братец на эту новость даже не повел оком: «Плохо строили церковь, вот и упала. В железа бы таких здателей да в заточенье!» У Васеньки на уме иные заботы: великая княгиня сегодня примет лучших людей в Набережных ceнях, чтобы, как сама выразилась, «успокоить сердца». Княжичам надо поскорей обрядиться.
— Не хочу эту сряду! — привередливо отшвырнул Юрий аксамитовый зипунок. — Где мой золотный кафтанчик?
Домникея наморщила белый лик. Вдовья кика съехала набок. Лазоревый взор затуманился. Всхлипнула, вот-вот прослезится, однако же обуздала отчаяние. Такой мамке самой бы мамку! Она — из обедневших детей боярских. В лета еще не вошла, отправили под венец. Года не минуло, муж-стольник погиб в Орде. Лишь то спасло от монастыря, что была приставлена к младшему княжичу. У старшего дядька хоть куда, — искусный боец, одно слово — поединщик! А тут — девка-мамка, смоляная кудерь, голубиные очи, маковые уста. Стыд, и только!
— Ма-а-атушка, великая княги-и-инюшка, велела надеть аксамит багрян, — пела плачным голосом Домникея. И вдруг решила принять страшный вид. Так она делала не раз, ничуть не пугая княжича. — Будешь фуфыриться, кикимора заберет!
— Какая еще кикимора? — равнодушно вымолвил Юрий.
— Та, что весь день невидимкою за печью сидит, а по ночам проказит, — вразумила мамка.
Княжич позволил облачить себя в аксамит. Домникея припала маковыми устами к его наливным щекам:
— Умник! Красавчик мой! Весь в матушку-царицу, не то что длинноликий Василий.
Младшему было приятно хоть в чем-то взять верх над старшим. Уж больно тот высится и своим первородством, и ранним разумом. Приятен был и мамкин обычай называть великую княгиню царицей. Сладки и Домникеины ласки, только кровь от них сильно взыгрывает и это пугает Юрия. Он резко высвободился:
— Веди. Не поспеем.
В теремном переходе столкнулся с Осеем и старшим княжичем. Дядька принял и младшего:
— Провожу обоих.
В конце перехода, у высоких дверей, в пустой ничейной комнате, где, по обыкновению, княжеские особы готовятся выходить к гостям, детей ожидала сама великая княгиня с двумя ближайшими боярынями — золовкой Анной Ивановной, женой Волынского воеводы Боброка, недавно пришедшего на московскую службу из южных краев, и Еленой Ольгердовной, дочкой умершего три года назад воинственного властелина Литвы, враждебного Москве. Шла откровенная молва, что Владимир Андреич Серпуховской потому и женился на этой литвинке, чтобы сделать Ольгерда из врага другом.
Двенадцатый век. На месте Москвы - Красные села, коими владеет боярин Кучка. Его тайными происками уничтожена семья соперника, новгородского боярина Гюряты. Счастливо спасшийся младенцем Родислав встречает любимую дочь своего смертельного врага. И отныне - куда бы ни забросила его судьбина: в вертеп лесных разбойников или в половецкий плен, в заморские страны или на поле междоусобной брани - все помыслы его о ненаглядной своей возлюбленной...
О бурных событиях последней княжеской усобицы на Руси - борьбе за московский престол между Василием II и сыновьями галицко-звенигородского князя Юрия Дмитриевича (Василия Юрьевича Косого и Дмитрия Юрьевича Шемяки) в первой половине XV в. - рассказывает роман современного писателя-историка В. Полуяна.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.
Юрий Долгорукий известен потомкам как основатель Москвы. Этим он прославил себя. Но немногие знают, что прозвище «Долгорукий» получил князь за постоянные посягательства на чужие земли. Жестокость и пролитая кровь, корысть и жажда власти - вот что сопутствовало жизненному пути Юрия Долгорукого. Таким представляет его летопись. По-иному осмысливают личность основателя Москвы современные исторические писатели.
Новый роман известного писателя — историка А. И. Антонова повествует о жизни одной из наиболее известных женщин Древней Руси, дочери великого князя Ярослава Мудрого Анны (1025–1096)
О жизни и деятельности одного из сыновей Ярослава Мудрого, князя черниговского и киевского Святослава (1027-1076). Святослав II остался в русской истории как решительный военачальник, деятельный политик и тонкий дипломат.
Время правления великого князя Ярослава Владимировича справедливо называют «золотым веком» Киевской Руси: была восстановлена территориальная целостность государства, прекращены междоусобицы, шло мощное строительство во всех городах. Имеется предположение, что успех правлению князя обеспечивал не он сам, а его вторая жена. Возможно, и известное прозвище — Мудрый — князь получил именно благодаря прекрасной Ингегерде. Умная, жизнерадостная, энергичная дочь шведского короля играла значительную роль в политике мужа и государственных делах.