Юность Татищева - [26]

…Никита Алексеевич Татищев, воротясь из Дмитрова, где он составлял ландкарту уезда и межевание проводил монастырских, дворянских и крестьянских земель, стал собираться на войну. Хоть не было покуда никакого указа на этот счет из столицы, а знал от родича — боярина Михайлы Юрьевича, что не раз уже собирал царь Петр боярскую думу, чтоб решить: воевать с турком или повременить. Кесарь римский, король польский, патриарх иерусалимский — все просили Петра положить конец единовластию турок на Черном и Средиземном морях. Опустошали южнорусские степи крымские татары, бывшие в турецком управлении. Один Лефорт, по слухам, склонял царя пробивать для России выход к северным морям. Но вся Москва уже толковала о новом крымском походе. И Никита Алексеевич велел коня ему готовить, достал из сундука старое кольчужное оплечье, что не раз выручало еще при Чигирине, саблю да пистолеты. Фетинья Андреевна и те немногие домашние, что не разлучались с Татищевыми в их переездах, плакали. А тут объявил наконец думный дьяк Андрей Андреевич Виниус всенародно в Кремле о сборе ратных людей под Белгородом и под Севском для «промысла над Крымом». Начальствовал ими воевода боярин Борис Петрович Шереметев, — сто тысяч было к началу весны под его знаменами. Потом узнали: возглавив треть этого войска, боярин Алексей Семенович Шеин осадил Азов. И был под его командой простой бомбардир Петр Алексеев — государь всея Руси Петр Алексеевич…

Никита Алексеевич был уже со своими ратными людьми в Дмитрове, готовый выступить под Севск, где и при прежних царях стояли на русских рубежах Татищевы. Вдруг получил он указ из Москвы от главного начальника столицы, князя кесаря и величества Федора Юрьевича Ромодановского состоять при прежней службе, понеже немного есть у государя людей, зело искусных в фортификации, геодезии и строительстве, а сие дело государю по занятии им турецких крепостей весьма понадобится. Ушел в Азовский поход Иван Емельянов, ушел и его односельчанин Егор Костентинов — это псковичи. Ушел рыбак Дмитриев и полсела родных ему Белениц, что в Тверском краю, крестьяне разных Татищевых из деревень Дмитровского уезда в Подмосковье. Встала в ратный строй крестьянская Русь, потому что не могла она больше хиреть, отрезанная от морских торговых путей, великая нация, надменно презираемая Западом. Теперь у нее был молодой вождь, сильный, отважный и умный. И она пошла за ним.

…Стольник Иван в казенной кибитке уехал опять в Москву нести службу при дворе царя Ивана, а за Васю попросила Фетинья Андреевна царицу Прасковью Федоровну, чтобы он побыл еще немного с матерью. Отпуск домой Васе продлили, и он с согласия маменьки отправился в Дмитров под надзором кучера, чтобы известить отца об указе Ромодановского.

До Дмитрова было всего пятнадцать верст, но дорогу то и дело пересекали разливы маленьких речек, а мост через Яхрому снесло весенним половодьем, поэтому ехали чуть ли не весь день. Вася вдоволь налюбовался красотой Алаунской возвышенности — темными зубчатыми лесами на гребнях высоких холмов и глубокими низинами, где струились еще по-вешнему бурные воды. Солнце широким веером косых и длинных лучей, пробивавшихся сквозь облака, словно шагало по холмам. Когда приблизились к Дмитрову, навстречу стали попадаться груженые телеги, что тянулись дорогою на ярмарку в село Рогачево. За земляным валом кремля засияло золоченое пятиглавье Успенского собора. Тут же, в кремле, была и служба по межеванию земель, где Вася и увидал отца, склонившегося с циркулем над картами. Сыновний доклад выслушал с улыбкой, вздохнул: «Вишь, Вася, стар стал твой отец и в поход государев негоден». Уведомлен был Никита Алексеевич обо всем прежде Васина приезда, и еще три недели назад ушли его люди с полками к Москве. Появленью сына обрадовался: помогать будет, не зря ведь учил наукам. Вот взять, к примеру, Николо-Пешношский монастырь, что на речке Пешносе. Велик и богат монастырь, еще при царе Иване Васильевиче Грозном щедро одарен землею. И ныне вдруг пожалования, и еще — тысячами паломников несомые дары — «пешая ноша», откуда и названье монастырю. Но не прекращаются споры в Поместном приказе монахов с соседними землевладельцами — помещиками Дмитриевым-Мамоновым, Чадаевым, Щербатовым. Клянутся главному межевателю Никите Алексеевичу, что и те земли их, и эти тоже, на евангелии клянутся, поднесенном в дар монастырю еще Алексеем Михайловичем, отцом царя Петра. Не гнушаются и крестьянскими жалкими наделами. Это все в одном только уезде, а сколько таких уездов по России… И объясняет науку межевания Никита Татищев сыну своему Васе, чтоб тот после отца дело то по справедливости вершить мог, если велят, то и во всем неоглядном отечестве. И радуется сыновней понятливости.

…Иоганн Орндорф в скорбном молчании стоял перед небольшим портретом в тонкой деревянной раме. Вася хорошо знал, чей это портрет. Его всегда возил с собой учитель и, приехав на новое место и получив свой угол, непременно извлекал портрет со дна сундучка и укреплял на стене на самом видном месте. Но сегодня внизу стоял букет цветов, а на рамку была наброшена шелковая черная ленточка. Вася не виделся с учителем несколько месяцев, ему очень хотелось расспросить Ягана Васильевича, чем тот занимался в Москве, и самому рассказать о себе, о том, как он помогал отцу в Дмитрове, но его смущало молчание воспитателя, неподвижно замершего перед портретом. Наконец Орндорф повернулся, увидел стоявшего в дверях воспитанника, сказал громко и отчетливо по-немецки: